Гейлс, Стивен
| Стивен Гейлс | |
| Stephen Hales | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Бексборн (графство Кент) |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Научная сфера: | |
| Награды и премии: |
медаль Копли (1739) |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 26 апреля 2015 года. |
Стивен Гейлс (Гейлз) (англ. Stephen Hales; 17 сентября 1677 года — 4 января 1761 года) — английский физиолог, химик и изобретатель, член Королевского общества, первым осуществивший количественные эксперименты в области физиологии животных и растений.
Содержание
Биография
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Родился 7 (17) сентября 1677 года в Бексборне (графство Кент). В 1696 поступил в Кембриджский университет, где изучал теологию и естественнонаучные дисциплины. В 1703 был посвящён в духовный сан, в 1709 стал викарием в Теддингтоне (графство Мидлсекс).
Умер Гейлс в Теддингтоне 4 января 1761 года.
Работы
Гейлс изучал роль воздуха и воды в поддержании жизни растений и животных. Изучая дыхание растений, показал, что они поглощают из воздуха углекислый газ. Гейлз первым измерил кровяное давление у животных. Обобщил результаты своих опытов в книгах "Статика растений" и "Гемостатика".
В 1718 Гейлс был избран членом Лондонского королевского общества и представил его вниманию свою первую статью, посвящённую влиянию солнечного тепла на подъем растительного сока в деревьях.
Наиболее известным трудом Гейлса является «Статика растений» (Vegetables Staticks, 1727), в котором подведены итоги его многолетних экспериментов в области физиологии растений. Гейлс полагал, что всасывание воды через корень и передвижение её по растению происходит в результате действия капиллярных сил пористого тела. Используя «гемостатический метод», он определил давление растительного сока, движущегося от корней по стеблю, а в наблюдениях над испарением растений — засасывающее действие листьев в этом процессе. Таким образом, Гейлс установил нижний и верхний концевые двигатели, обусловливающие передвижение воды в растении снизу вверх. Большое количество опытов было поставлено для изучения испарения воды растениями (транспирации). Измерив время, проходящее с момента всасывания воды корнями до её испарения через листья, Гейлс рассчитал скорость движения воды в растении. Он определил также количество воды, испаряемой за день растением или отдельной веткой; измерял интенсивность транспирации растений с листьями и без них, в различные часы дня и в разное время года, у листьев нежных и кожистых, у освещенных и затененных. Таким образом, исследуя (транспирацию), он показал, что основную роль в этом процессе играют листья. Измерял скорость роста побегов и листьев растений в разных условиях.
Гейлс также первым обратил внимание на избирательную способность корней растений поглощать те или иные минеральные вещества из грунта. Ученый одним из первых высказал догадку, что одним из источников накопления твердых растительных веществ является воздух и свет. Гейлс пытался исследовать обмен газов, происходящий в процессе жизнедеятельности растения, но до открытия процесса фотосинтеза было далеко, потому что ученые в то время ещё не могли различать газы, входящие в состав воздуха.
В 1731 году вышел труд Гейлса «Гемостатика» (Haemastatics)[1], вошедшем в книгу «Статические опыты» (Statical Essays, 1731). в котором были обобщены результаты опытов Гейлса по изучению кровообращения различных животных. Гейлс первым измерил кровяное давление у животных. Для этого он вставлял в кровеносный сосуд стеклянную трубочку и определял, на какую высоту поднимается по ней кровь. Ему принадлежат первые измерения сердечного выброса, скорости движения крови и сопротивления, которое она испытывает при своем движении по сосудам. В том же году Гейлс был награждён медалью Копли, но не за исследования по физиологии растений и животных, а за работу, посвящённую популярному в то время средству для лечения мочекаменной болезни.
Гейлс доказал вред дыхания спертым воздухом и изобрел вентилятор для подачи свежего воздуха, повысивший выживаемость людей, работающих на судах, заводах и отбывающих наказание в тюрьмах. Такие вентиляторы были установлены в тюрьмах, в больнице св. Георгия и на кораблях Королевского флота. Гейлс писал памфлеты о вреде алкоголя, и в значительной степени благодаря его стараниям в 1757 году в Англии были приняты соответствующие ограничительные законы.
Гейлсом был сделан важный шаг в области пневматической химии: он изобрёл «пневматическую ванну» — прибор для улавливания газов, выделяющихся при разложении веществ, который представлял собой сосуд с водой, погруженный вверх дном в ванну с водой. Тем самым исследователи получили важнейший инструмент для выделения, идентификации и изучения различных летучих веществ.
Напишите отзыв о статье "Гейлс, Стивен"
Примечания
- ↑ Stephen Hales. [books.google.ru/books?id=uDQ-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Statical Essays: containing Haemastatics]. — 2nd ed.. — London, 1740.
Литература
Отрывок, характеризующий Гейлс, Стивен
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
