Гордон, Лев Абрамович
| Лев Абрамович Гордон | |
 Герб Льва Гордон внесен в Часть 19 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 98 |
Лев Абрамович Гордон (15 августа 1857 — 12 декабря 1936, Берлин) — русский врач-отоларинголог и публицист, популяризатор медицинских знаний. Действительный статский советник, дворянин.[1]
В 1882 году окончил с отличием Императорскую военно-медицинскую академию. В 1882—1888 годах служил ординатором в Вильне и штатным врачом 2-й виленской гимназии. Переехав в Петербург, поступил ассистентом в акушерско-гинекологическую клинику профессора А. И. Лебедева. В 1894 году защитил диссертацию доктора медицины по теме «К вопросу об овариотомии при беременности» (опубликована в том же году отдельной монографией).
Служил старшим сверхштатным медицинским чиновником при медицинском департаменте Министерства внутренних дел, дежурным врачом императорских театров, консультантом врачебно-санитарной части управления железных дорог в Петербурге. Публиковался в периодических изданиях со статьями на медицинские темы, издал несколько популярных книг и монографий.
Жена — Ираида Львовна Гордон (урождённая Быстрицкая, 1863—1931).[2]
Книги
- Голос и речь. Общедоступное описание органов речи и их деятельности в здоровом и больном состоянии. Вильна, 1891. — 288 с.[3]
- К вопросу об овариотомии при беременности: диссертация на степень доктора медицины № 32. СПб: Типография С. Доброделова, 1894. — 96 с.
- Как быть здоровым? Популярные очерки. Вып. 1: Уход за ухом и смежными органами. СПб: Типография газеты «Россия», 1911. — 111 с.
- Как быть здоровым? Популярные очерки. Вып. 2: О дыхании. Как надо дышать? СПб: Типография газеты «Россия», 1912. — 103 с.
- Взаимодействие духа и тела. СПб: Типография газеты «Россия», 1912. — 129 с.
- Сон и бессонница. Популярные очерки. СПб: Типография газеты «Россия», 1914. — 115 с.
Напишите отзыв о статье "Гордон, Лев Абрамович"
Примечания
|
Это заготовка статьи об учёном-медике. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Гордон, Лев Абрамович
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
