1857 год

Поделись знанием:
(перенаправлено с «1857»)
Перейти к: навигация, поиск
Годы
1853 · 1854 · 1855 · 1856 — 1857 — 1858 · 1859 · 1860 · 1861
Десятилетия
1830-е · 1840-е — 1850-е — 1860-е · 1870-е
Века
XVIII век — XIX век — XX век
2-е тысячелетие
XVII век — XVIII век — XIX век — XX век — XXI век
1790-е 1790 1791 1792 1793 1794 1795 1796 1797 1798 1799
1800-е 1800 1801 1802 1803 1804 1805 1806 1807 1808 1809
1810-е 1810 1811 1812 1813 1814 1815 1816 1817 1818 1819
1820-е 1820 1821 1822 1823 1824 1825 1826 1827 1828 1829
1830-е 1830 1831 1832 1833 1834 1835 1836 1837 1838 1839
1840-е 1840 1841 1842 1843 1844 1845 1846 1847 1848 1849
1850-е 1850 1851 1852 1853 1854 1855 1856 1857 1858 1859
1860-е 1860 1861 1862 1863 1864 1865 1866 1867 1868 1869
1870-е 1870 1871 1872 1873 1874 1875 1876 1877 1878 1879
1880-е 1880 1881 1882 1883 1884 1885 1886 1887 1888 1889
1890-е 1890 1891 1892 1893 1894 1895 1896 1897 1898 1899
1900-е 1900 1901 1902 1903 1904 1905 1906 1907 1908 1909
Хронологическая таблица
1857 год в других календарях
Григорианский календарь 1857
MDCCCLVII
Юлианский календарь 1856—1857 (с 13 января)
Юлианский календарь
с византийской эрой 		7365—7366 (с 13 сентября)
От основания Рима 2609—2610 (с 3 мая)
Еврейский календарь
 5617—5618

ה'תרי"ז — ה'תרי"ח

Исламский календарь 1273—1274
Древнеармянский календарь 4349—4350 (с 11 августа)
Армянский церковный календарь 1306
ԹՎ ՌՅԶ

Китайский календарь 4553—4554
丙辰 — 丁巳
красный дракон — красная змея
Эфиопский календарь 1849 — 1850
Древнеиндийский календарь
- Викрам-самват 1913—1914
- Шака самват 1779—1780
- Кали-юга 4958—4959
Иранский календарь 1235—1236
Буддийский календарь 2400
Японское летосчисление 4-й год Ансэй

1857 (тысяча восемьсот пятьдесят седьмой) год по григорианскому календарю — невисокосный год, начинающийся в четверг. Это 1857 год нашей эры, 857 год 2 тысячелетия, 57 год XIX века, 7 год 6-го десятилетия XIX века, 8 год 1850-х годов.





События

Без точных дат

Наука

Основная статья: 1857 год в науке

Театр

Основная статья: 1857 год в театре
. История советского майкопкого десанта выброшенного на майкоп 24.10.42. Года

Напишите отзыв о статье "1857 год"

Литература

Основная статья: 1857 год в литературе

Железнодорожный транспорт

Основная статья: 1857 год в истории железнодорожного транспорта

Родились

См. также: Категория:Родившиеся в 1857 году

Скончались

См. также: Категория:Умершие в 1857 году

См. также

1857 год в Викитеке?
1857 год


Примечания

  1. ↑ СИЭ т.1 — С.518.
  2. ↑ Альперович М. С., Слёзкин Л.Ю История Латинской Америки/М.1981 — С.250.
  3. ↑ Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки/М.1975 — С.111.
  4. ↑ 1 2 Альперович М. С., Слёзкин Л.Ю История Латинской Америки/М.1981 — С.191.
  5. ↑ Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки/М.1975 — С.112
  6. ↑ 1 2 3 БСЭ т.10 — С.195.
  7. ↑ Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. т. 5 / М. 1937 — С. 149.
  8. ↑ 1 2 Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки/М.1975 — С.114.
  9. ↑ [www.worldstatesmen.org/Mexico.htm Worldstatesmen.org. Mexico.  (англ.)]
  10. ↑ 1 2 Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. т. 5 / М. 1937 — С. 340.
  11. ↑ [www.worldstatesmen.org/Nicaragua.htm Worldstatesmen.org. Nicaragua.  (англ.)]
  12. ↑ БСЭ 3-е изд. т. 13 — С. 404.
  13. ↑ Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки/М.1975 — С.115.
  14. ↑ Лаврецкий И. Р. Хуарес / М.1969 — С.74.
  15. ↑ Алексей Александрович Якимович


Отрывок, характеризующий 1857 год

– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=1857_год&oldid=81097246»