1849 год
Поделись знанием:
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
Годы |
---|
1845 · 1846 · 1847 · 1848 — 1849 — 1850 · 1851 · 1852 · 1853 |
Десятилетия |
1820-е · 1830-е — 1840-е — 1850-е · 1860-е |
Века |
XVIII век — XIX век — XX век |
Григорианский календарь | 1849 MDCCCXLIX |
Юлианский календарь | 1848—1849 (с 13 января) |
Юлианский календарь с византийской эрой |
7357—7358 (с 13 сентября) |
От основания Рима | 2601—2602 (с 3 мая) |
Еврейский календарь |
5609—5610 ה'תר"ט — ה'תר"י |
Исламский календарь | 1265—1266 |
Древнеармянский календарь | 4341—4342 (с 11 августа) |
Армянский церковный календарь | 1298 ԹՎ ՌՄՂԸ
|
Китайский календарь | 4545—4546 戊申 — 己酉 жёлтая обезьяна — жёлтый петух |
Эфиопский календарь | 1841 — 1842 |
Древнеиндийский календарь | |
- Викрам-самват | 1905—1906 |
- Шака самват | 1771—1772 |
- Кали-юга | 4950—4951 |
Иранский календарь | 1227—1228 |
Буддийский календарь | 2392 |
Японское летосчисление | 2-й год Каэй |
1849 (тысяча восемьсот сорок девятый) год по григорианскому календарю — невисокосный год, начинающийся в понедельник. Это 1849 год нашей эры, 849 год 2 тысячелетия, 49 год XIX века, 9 год 5-го десятилетия XIX века, 10 год 1840-х годов.
Содержание
События
- 1 января — выходит первая почтовая марка Франции.
- 12 января — восстания против австрийских войск в Палермо, Сицилия.
- 8 февраля — в Риме революционерами провозглашена Римская республика[1].
- 23 февраля — восстание в Тоскане, великий герцог Леопольд II бежал из Флоренции[2].
- 5 марта — через сутки после истечения срока полномочий Джеймса Нокса Полка присягу президента США принёс Закари Тейлор. Из-за религиозных убеждений Тейлор отказался присягать в воскресенье, в результате Штаты в течение суток оставались без президента.
- 7 марта — в Австрийской империи опубликована конституция, октроированная императором Францем Иосифом 4 марта. Рейхстаг Австрии распущен[3].
- 20 марта — сардинский король Карл Альберт нарушил перемирие 1848 года и возобновил войну с Австрией[2].
- 21 марта — сардинская армия разбита австрийцами у Мортары[2].
- 23 марта
- Сардинская армия наголову разбита при Новаре войсками Йозефа Радецкого[2].
- После поражения в Австро-итальянской войне отрёкся от престола и выехал в Португалию король Сардинского королевства Карл Альберт. Престол занял его сын Виктор Эммануил II[4].
- 26 марта — новый король Сардинского королевства Виктор Эммануил II заключил перемирие с фельдмаршалом Йозефом Радецким, по которому австрийская армия занимала Ломбардию и Венецианскую область[2].
- 28 марта
- В церкви Святого Павла во Франкфурте прусский король Фридрих Вильгельм IV в результате проведённых выборов получил титул наследного кайзера Германии[5].
- Учредительное собрание Тосканы провозгласило писателя Франческо Гверрацци диктатором[6].
- 29 марта — Великобритания аннексировала Пенджаб.
- 12 апреля — в результате восстания во Флоренции свергнут и арестован диктатор Тосканы Франческо Гверрацци. Восстановлена монархия[6].
- 13 апреля — Венгрия провозглашает независимость. На следующий день опубликована Декларация независимости[7] и низложена династия Габсбургов[3].
- 14-21 апреля — Голод в Ирландии (1845—1849): 96 жителей работного дома в Бэллинроуб умерли в течение недели от голода и болезней.
- 24 апреля — венгерская армия освободила Пешт[8].
- 27 апреля — Джузеппе Гарибальди ввёл революционные войска в Рим, чтобы защищать его от французской армии.
- 2 мая — Лайош Кошут избран Верховным правителем Венгрии[7].
- 3 мая — начало майского восстания в Дрездене.
- 6 мая — созван конгресс рабочих союзов Рейнской провинции и Вестфалии[9].
- 13 мая — избрано Законодательное собрание Франции[10].
- 15 мая
- Войска Королевства обеих Сицилий вступили в Палермо и подавили восстание республиканцев на Сицилии[11].
- Государство Лос-Альтос включено в состав Гватемалы[12].
- 16 мая — Карл Маркс выслан из Германии.
- 21 мая — встреча императора Австрии Франца-Иосифа и императора России Николая I в Варшаве. Россия согласилась помочь в подавлении революции в Венгрии[8].
- 28 мая — начало работу Законодательное собрание Французской республики[10].
- 9 июня — в Испании завершена Вторая карлистская война.
- 13 июня — разогнана организованная левой «партией Горы» манифестация в Париже. Депутаты «Горы» арестованы, её лидер Александр Людрю-Роллен бежал в Лондон[13].
- 15 июня — восстание рабочих в г. Лионе.
- 18 июня — русская армия перешла границы Венгрии[8].
- 3 июля — французские войска вступили в Рим. Римская республика капитулировала[14].
- 13 июля — венгерская армия сдала Буду и Пешт[8].
- 14 июля — генерал Николя Удино[fr] заявил о восстановлении в Риме светской власти папы римского[14].
- 27 июля — в Порту (Португалия), в эмиграции, скончался бывший король Сардинского королевства Карл Альберт, отрёкшийся от престола в марте[4].
- 31 июля — венгерская армия разбита при Шегешваре, погиб Шандор Петефи[8].
- 6 августа — между Австрийской империей и Пьемонтом в Милане заключён мирный договор, по которому Сардинский король отказался от всяких территориальных претензий и платил Австрии контрибуцию в 65 млн.франков. Закончена Австро-итальянская война[2][15].
- 7 августа — повстанческая армия Рафаэля Карреры вновь вступила в столицу Гватемалы. Каррера оставил на посту временного президента Мариано Паредеса, став главнокомандующим[16].
- 9 августа — венгерская армия разбита при Темешваре[8].
- 11 августа — Лайош Кошут передал полномочия Верховного правителя Венгрии командующему армией Артуру Гёргею[7].
- 13 августа — Венгерская война: вождь венгерских повстанцев Гёргей капитулировал перед армией И. Ф. Паскевича[8]. Тот доложил Николаю I: «Венгрия у ног Вашего императорского величества».
- 24 августа — после четырёхмесячной осады Венеция занята австрийскими войсками[15].
- 26 августа — Республика Гаити провозглашена Гаитянской империей, президент Фаустин Эли Сулук стал императором Гаити под именем Фостена (Фаустина) I[17].
- 21 сентября — император Гаити Фостен I учредил военный орден Святого Фостена и гражданский Орден Гаитянского Почётного легиона[17].
- 6 октября — в трансильванском Араде расстреляны 13 лидеров Венгерской войны за независимость[8].
- 31 октября — президент Франции Луи Наполеон Бонапарт отправил в отставку кабинет Одилона Барро, оставил пост премьер-министра вакантным и объявил манифестом о переходе к личному президентскому правлению[18].
- 16 ноября — суд приговорил петрашевцев, включая Ф. М. Достоевского, к расстрелу. После инсценировки расстрела осуждённым объявлено помилование.
События без точных дат
- Американские промышленники изобрели первый аппарат для получения сгущённого молока с сахаром.
- В Лондоне основано Арундельское общество.
Наука
Напишите отзыв о статье "1849 год"
Литература
Железнодорожный транспорт
Родились
См. также: Категория:Родившиеся в 1849 году
- 8 января — Степан Осипович Макаров, русский адмирал. (ум. 1904)
- 18 января — Эдмунд Бартон, первый премьер-министр Австралии в 1901 — 1903 годах (ум. 1920)
- 22 января — Юхан Август Стриндберг, шведский писатель (ум. 1912).
- 26 января — Пётр Алексеевич Алексеев, русский рабочий-революционер (уб. 1891).
- 7 марта — Лютер Бербанк, американский биолог и селекционер (ум. 1926).
- 19 марта — Альфред фон Тирпиц, немецкий военный деятель (ум. 1930).
- 24 апреля — Жозеф Симон Галлиени, маршал Франции, участник колониальных войн Франции и Первой мировой войны, военный министр Франции в 1915—1916 годах (ум. 1916).
- 29 июня — Сергей Юльевич Витте, граф, русский государственный деятель (ум. 1915).
- 19 июля — Фердинанд Брюнетьер, французский писатель, критик («Эволюция жанров в истории литературы») (ум. 1906).
- 29 июля — Макс Нордау, австрийский философ и лидер сионизма (ум. 1923).
- 14 сентября — Иван Петрович Павлов, русский биолог, Нобелевская премия по медицине (ум. 1936).
- 19 сентября — Николай Григорьевич Егоров, русский физик. (ум. 1919)
- 6 декабря — Август фон Макензен, немецкий фельдмаршал (ум. 1945).
Скончались
См. также: Категория:Умершие в 1849 году
- 3 апреля
- Юлиуш Словацкий, польский поэт.
- Мухаммед Али Египетский, хедив Египта в 1805—1848 годах (род. 1769).
- 18 апреля — Карл Иванович Росси, петербургский архитектор.
- 10 мая — Кацусика Хокусай, японский художник укие-э, иллюстратор, гравер, писатель.
- 11 мая — Жюли Рекамье, хозяйка знаменитого салона наполеоновской Франции.
- 19 мая — Николай Иванович Шредер — российский государственный деятель, поручик и действительный статский советник, гражданский губернатор Рязанской, Орловской и Витебской губерний. (род. 1780).
- 28 мая — Энн Бронте, английская писательница.
- 12 июня — Анджелика Каталани, итальянская оперная певица.
- 15 июня — Джеймс Нокс Полк, 11-й президент США (скончался через 3 месяца после окончания срока).
- 27 июля — Карл Альберт, король Сардинского королевства в 1831—1849 годах (род. 1798).
- 25 сентября — Иоганн Штраус (старший), австрийский композитор.
- 7 октября — Эдгар Аллан По, американский писатель, поэт и литературный критик.
- 17 октября — Фредерик Шопен, знаменитый польский композитор и пианист, представитель романтизма в музыке.
- 28 октября — Иоганн Эрнст Хойос-Шпринзенштейн (нем. Johann Ernst Hoyos-Sprinzenstein) (род. 1779), австрийский придворный, землевладелец и военный, граф, барон, генерал-фельдмаршал, Верховный главнокомандующий Национальной гвардии.
См. также
Примечания
- ↑ Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 64.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 СИЭ. Т. 1. — С. 142.
- ↑ 1 2 СИЭ. т. 1. — С. 130.
- ↑ 1 2 БСЭ. 3-е изд. т. 11. — С. 435.
- ↑ Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 83.
- ↑ 1 2 СИЭ. Т. 4. — С. 142.
- ↑ 1 2 3 БСЭ. 3-е изд. Т. 13. — С. 305.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 История Венгрии. Т. 2. — М., 1972. — С. 542.
- ↑ БСЭ. 3-е изд. Т. 12. — С. 27.
- ↑ 1 2 Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 29.
- ↑ Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 66.
- ↑ [www.worldstatesmen.org/Guatemala.htm#Los-Altos. Los-Altos. (англ.)]
- ↑ Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 30.
- ↑ 1 2 Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 68.
- ↑ 1 2 БСЭ. 3-е изд. Т. 16. — С. 255.
- ↑ Леонов Н. С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки. — М., 1975. — С. 71.
- ↑ 1 2 Faustin I of Haiti (англ.)
- ↑ Лависс Э., Рамбо А. История XIX века. Т. 5. — М., 1937. — С. 31.
Календарь на 1849 год | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Январь
|
Февраль
|
Март
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Апрель
|
Май
|
Июнь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Июль
|
Август
|
Сентябрь
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Октябрь
|
Ноябрь
|
Декабрь
|
Отрывок, характеризующий 1849 год
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!