Каррера, Рафаэль
| Рафаэль Каррера-и-Турсиос Rafael Carrera y Turcios 
| ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 21 марта 1847 — 17 августа 1848 | ||||
| Предшественник: | Мариано Ривера Пас | |||
| Преемник: | Хуан Антонио Мартинес | |||
| ||||
| 6 ноября 1851 — 14 апреля 1865 | ||||
| Предшественник: | Мариано Паредес | |||
| Преемник: | Педро де Айсинена-и-Пиньоль | |||
| Вероисповедание: | католик | |||
| Рождение: | 24 октября 1814 Гватемала, Гватемала | |||
| Смерть: | 14 апреля 1865 (50 лет) Гватемала, Гватемала | |||
| Партия: | консерватор | |||
Рафаэ́ль Карре́ра-и-Турсиос (исп. Rafael Carrera y Turcios; 24 октября 1814 — 14 апреля 1865) — президент республики Гватемала.
Биография
Рафаэль Каррера-и-Турсиос родился 24 октября 1814 года в семье индейцев.
По воспоминаниям современников, отличался жестокостью и малообразованностью; его ретроградное правление отличалось религиозным фанатизмом и необузданным милитаризмом.
17 апреля 1839 года провозгласил Гватемалу суверенным государством, завершая, таким образом, распад Соединенных провинций Центральной Америки. После отделения Гватемалы в составе Федерации осталась одна провинция — Сальвадор[1].
Став непопулярным, Каррера отказался от президентства и поселился в Мексике, но в 1850 году он был снова избран в президенты, а в 1854 году это звание было предоставлено ему пожизненно.
Каррера победоносно отразил нападение союзных войск Гондураса и Сальвадора, имевшее целью восстановить союз Центральной Америки; в 1863 году он захватил даже столицу Сальвадора.
Рафаэль Каррера-и-Турсиос умер 14 апреля 1865 года в Гватемале.
Напишите отзыв о статье "Каррера, Рафаэль"
Примечания
- ↑ [liberea.gerodot.ru/neoglot/morasan.htm Либерея «Нового Геродота». Морасан.]
Литература
- Каррера, Рафаэль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Каррера, Рафаэль
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
