7 июля
Поделись знанием:
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
| ← июль → | ||||||
| Пн | Вт | Ср | Чт | Пт | Сб | Вс |
| 1 | 2 | |||||
| 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 |
| 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |
| 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 |
| 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 |
| 31 | ||||||
| 2023 г. | ||||||
7 июля — 188-й день года (189-й в високосные годы) в григорианском календаре. До конца года остаётся 177 дней.
В XX и XXI веках соответствует 24 июня юлианского календаря[1].
Содержание
Праздники
См. также: Категория:Праздники 7 июля
-
Северная Осетия, День республики. -
Соломоновы Острова, День независимости. -
Танзания, День сельского хозяйства. -
Япония, Танабата или фестиваль Звёзд — национальный японский праздник Любви[2].
-
Религиозные праздники
- Рождество честного славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна;
- память преподобного Антония Дымского (ок. 1224);
- память праведных отроков Иакова и Иоанна Менюжских (1566—1569);
- память семи братий мучеников Орентия, Фарнакия, Ероса, Фирмоса, Фирмина, Кириака и Лонгина (IV).
Именины
События
См. также: Категория:События 7 июля
- 1438 — французский король Карл VII провозгласил Прагматическую санкцию, по которой утверждался приоритет королевской власти над властью папы римского.
- 1445 — в битве у Суздаля войско татарских царевичей Махмуда и Якуба, сыновей казанского хана Улу-Мухаммеда, наголову разбило рать великого князя Московского Василия II Тёмного, который был пленён, а великое княжение, в соответствии с древним порядком наследования, перешло к Дмитрию Шемяке.
- 1520 — несколько сотен раненых испанцев под командованием Эрнана Кортеса одержали блестящую победу в Битве при Отумбе над многотысячной армией Ацтекской империи, предопределив её падение годом позже.
- 1575 — встретившиеся для переговоров о перемирии английский и шотландский отряды, вступили в сражение известное как Набег на Ридзвайр и ставшее последним сражением между Шотландским и Английским королевствами.
- 1607 — впервые спет гимн Англии «God Save the King».
- 1668 — Исаак Ньютон получил степень магистра наук.
- 1754 — в Нью-Йорке открылся Королевский колледж (ныне Колумбийский университет).
- 1770 — победа русского флота под командованием адмирала Спиридова в Чесменской битве в русско-турецкой войне 1768—1774 гг..
- 1784 — первый в Австрии пилотируемый полёт на аэростате совершил Й. Стувер.
- 1798 — по итогам Дела XYZ Конгресс США аннулировал Американо-французский договор (1778) что стало началом Квазивойны.
- 1807 — заключение Тильзитского мира между Российской империей и наполеоновской Францией.
- 1835 — в России резко ограничена автономия университетов, все руководство — в руках попечителей.
- 1846 — США объявили об аннексии Калифорнии, которая тогда была частью Мексики.
- 1859 — в Петербурге открыт памятник Николаю I на Исаакиевской площади (скульптор П. Клодт, архитектор О. Монферран).
- 1881 — впервые напечатана сказка «Пиноккио» (Рим, «Журнал для детей»).
- 1891 — компания «Американ Экспресс» запатентовала дорожные чеки, послужившие прообразом современных кредитных карт.
- 1898 — конгресс США принял резолюцию об аннексии Гавайских островов.
- 1906 — первые в Великобритании официальные соревнования воздухоплавателей, организованные Аэроклубом. В состязаниях приняли участие 7 аэростатов, которые поднялись в воздух с площадок Ринлаг-клуба в Барн Элмсе (Лондон). Победителем стал Франк Хеджес Батлер (Frank Hedges Butler), которого сопровождали в полётах полковник Дж. Каппер и миссис Каппер.
- 1920 — в Антверпене начались VII Летние Олимпийские игры (официальная церемония открытия состоялась 14 августа).
- 1921 — в советской России разрешено создавать частные предприятия с численностью работающих более 20 человек.
- 1923
- Образована Нагорно-Карабахская автономная область.
- В Праге открыт украинский педагогический институт имени Драгоманова.
- 1925 — Сенат Южной Африки отклонил Закон о расовой дискриминации.
- 1932 — ленинградский научно-исследовательский институт молочной промышленности впервые в стране разработал способ переработки молока в порошок.
- 1937
- Инцидент на мосту Лугоуцяо (мосту Марко Поло) недалеко от Пекина, Китай. Нападение японских войск на китайский гарнизон стало началом крупномасштабной агрессии Японии против Китая и послужило ещё одним шагом к началу Второй мировой войны.
- Специальная Королевская комиссия предложила английскому правительству разделить Палестину на британскую территорию, еврейскую и арабскую территории, которая позже должна присоединиться к Трансиордании.
- 1938 — в Ленинграде опытным телецентром показан в эфире двухчасовой концерт. Это — первая в СССР телевизионная передача.
- 1940 — во Львове открыт литературный музей Ивана Франко.
- 1944 — Вторая мировая война: Армия Крайова начала операцию «Острая брама» по освобождению Вильны от немецкой оккупации.
- 1946 — в Ленинграде, в честь Победы в Великой Отечественной войне, открыт Московский парк Победы.
- 1949 — ленинградский суд приговорил трёх публицистов журналов «Звезда» и «Ленинград» к десяти годам тюрьмы каждого за «антисоветские статьи».
- 1950 — в английском Фарнборо состоялось первое авиашоу. Ныне воздушные праздники в Фарнборо стали одним из самых престижных в мире показов современной авиатехники.
- 1953 — на Пленуме ЦК КПСС завершилось слушание дела маршала Лаврентия Павловича Берия.
- 1956
- Бундестагом ФРГ принят закон о всеобщей воинской обязанности.
- Австрийские альпинисты Фриц Моравек, Ганс Вилленпарт, Зепп Ларх первыми поднялись на Гашербрум II.
- 1966 — преобразование рабочих посёлков Апатитов и Молодёжного в город Апатиты.
- 1968 — окончательно распалась группа «The Yardbirds», из осколков которой осенью образуется «Led Zeppelin».
- 1970 — подписан Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и Румынией.
- 1971 — свадьба Бьёрна Ульвеуса и Агнеты Фэльтскуг. Через три года они станут всемирно известны как члены шведского квартета «ABBA».
- 1974 — финал чемпионата мира по футболу в Мюнхене: ФРГ — Нидерланды (2:1)
- 1980 — первый перелёт через Ла-Манш самолёта на солнечных батареях.
- 1983 — приезд Саманты Смит в СССР.
- 1985 — Борис Беккер победил в Уимблдонском теннисном турнире, став самым молодым чемпионом (на тот момент ему было 17 лет 227 дней).
- 1987 — начался суд над тремя руководителями Чернобыльской АЭС, которых обвинили во взрыве.
- 1989 — на совещании в Бухаресте Михаил Горбачёв заявил о праве социалистических стран на собственный путь развития.
- 1990 — в Риме впервые выступили вместе три выдающихся тенора современности — Лучано Паваротти, Пласидо Доминго и Хосе Каррерас. Концерт был благотворительной акцией, а запись выступления певцов разошлась рекордным тиражом в истории классической музыки.
- 1992 — Верховный Суд России начал рассмотрение законности декрета Ельцина о запрете КПСС.
- 1996 — Рихард Крайчек победил в Уимблдонском теннисном турнире.
- 1997
- Девятая по объёму продаж компания розничной торговли «Montgomery Ward» объявила о банкротстве.
- Разрушительное наводнение в Центральной Европе.
- 1999 — губернатор Кемеровской области Аман Тулеев отказался от ордена Почёта в знак протеста против политики Бориса Ельцина
- 2002 — в Палестинской автономии введена в действие временная конституция, предусматривающая проведение некоторых из демократических реформ, на которых настаивает президент США Джордж Буш в качестве условия для создания палестинского государства.
- 2004 — 7-13 июля в Барселоне был созван Четвёртый Парламент религий мира, который собрал более 8 тысяч участников, представителей сотен религиозных направлений и течений из более чем 60 стран мира.
- 2005 — серия террористических актов в лондонском метро и городских автобусах.
Родились
См. также: Категория:Родившиеся 7 июля
- 1698 — Пьер де Мопертюи (ум. 1759), французский математик, физик, путешественник, создатель градусной сетки на картах.
- 1746 — Джузеппе Пиацци (ум. 1826), итальянский астроном, открывший первую малую планету — Цереру.
- 1752 — Жозеф Мари Жаккар (ум. 1834), французский изобретатель ткацкого стана для узорчатых материй.
- 1843 — Камилло Гольджи (ум. 1926), итальянский физиолог, гистолог и патолог, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1906 года.
- 1860 — Густав Малер (ум. 1911), австрийский композитор.
- 1861 — Нетти Стивенс (англ. Nettie Maria Stevens; ум. 1912), американский биолог и генетик.
- 1863 — Владимир Дуров (ум. 1934), русский цирковой артист-дрессировщик.
- 1878 — Сергей Марков (ум. 1918) — российский военачальник, участник Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн.
- 1882 — Янка Купала (настоящее имя Иван Дмитриевич Луцевич; ум. 1942), народный поэт Белоруссии, академик АН БССР и АН УССР.
- 1883 — Тойво Куула (ум. 1918), финский композитор.
- 1884 — Лион Фейхтвангер (ум. 1958), немецкий писатель еврейского происхождения.
- 1887 — Марк Шагал (ум. 1985), российский, белорусский и французский художник еврейского происхождения. Один из самых известных представителей художественного авангарда XX века.
- 1893 — Мирослав Крлежа (ум. 1981), хорватский поэт, писатель и драматург.
- 1899 — Джордж Кьюкор (ум. 1983), американский кинорежиссёр («Ребро Адама», «Ромео и Джультетта»).
- 1901 — Витторио Де Сика (ум. 1974), итальянский актёр, кинорежиссёр, обладатель четырёх «Оскаров» («Подсолнухи», «Вчера, сегодня, завтра», «Брак по-итальянски»).
- 1907 — Роберт Хайнлайн (ум. 1988), американский фантаст.
- 1908
- Нина Дорлиак (ум. 1998), певица (сопрано), педагог, супруга Святослава Рихтера.
- Герберт Раппапорт (ум. 1983), русский кинорежиссёр («Воздушный извозчик», «Александр Попов»).
- Малчи Белич, Народный герой Югославии.
- 1911 — Джанкарло Менотти, американский композитор итальянского происхождения, основоположник современной американской оперы.
- 1914 — Серафим Туликов (ум. 2004), композитор, автор песен («Мы за мир», «Марш советской молодёжи», «Не стареют душой ветераны»).
- 1915 — Роман Тихомиров, советский музыкант, кинорежиссёр и сценарист, народный артист РСФСР.
- 1922
- Иван Лапиков (ум. 1993), актёр театра и кино, народный артист СССР.
- Владимир Серёгин (ум. 1968), лётчик-испытатель, погибший вместе с Юрием Гагариным.
- 1924 — Наталья Бехтерева (ум. 2008), нейрофизиолог, академик РАН.
- 1929
- Эдуард Павулс (ум. 2006), латышский актёр.
- Борис Толочков (ум. 2001) — хормейстер, композитор. Заслуженный деятель искусств РСФСР. Почётный гражданин г. Королёва.
- 1932
- Джо Завинул, австрийский джаз-пианист, композитор, основатель «Weather Report».
- Валентин Никулин (ум. 2005), актёр театра и кино (фильмы «Девять дней одного года», «Три толстяка», «Миллион в брачной корзине»).
- 1936 — Юрий Осипов, президент Российской Академии наук.
- 1937 — Булат Мансуров, туркменский и российский режиссёр.
- 1939 — Елена Образцова (ум. 2015), оперная певица (меццо-сопрано).
- 1940 — Ринго Старр (настоящее имя Ричард Старки), популярный британский музыкант, барабанщик группы The Beatles
- 1941
- Виктор Агеев, двукратный чемпион Европы и четырёхкратный чемпион СССР по боксу в среднем весе, тренер, президент ФПБР.
- Леонид Семаков (ум. 1988), бард.
- 1943 — Тото Кутуньо (настоящее имя Сальваторе), итальянский певец и композитор.
- 1948 — Владимир Алеников, российский кинорежиссёр, автор журнала «Ералаш» («Приключения Петрова и Васечкина»).
- 1949 — Шелли Дюваль (англ. Shelley Duvall), американская актриса («Баффало Билл», «Сияние», «Роксана»).
- 1951 — Ли Хунчжи (кит. 李洪志, Hóngzhì), основатель и лидер духовного учения «Фалуньгун».
- 1962 — Жанна Агузарова, певица, бывшая вокалистка группы «Браво».
- 1974 — Лив-Грете Пуаре, бывшая норвежская биатлонистка.
- 1975
- Захар Прилепин, русский писатель, филолог, журналист.
- Ольга Медведцева, знаменитая российская биатлонистка, двукратная олимпийская чемпионка и шестикратная чемпионка мира.
- 1976 — Беренис Бежо (исп. Berenice Bejo), французская киноактриса («Артист», «Ограм на счастье», «Секреты прошлого»).
- 1977 — Факундо и Мартин Ломбард, аргентинские танцоры, актёры и режиссёры.
- 1980 — Мишель Кван, известная американская фигуристка.
- 1997 — Эрина Икута, японская певица, участница поп-группы «Morning Musume».
Скончались
См. также: Категория:Умершие 7 июля
- 1307 — Эдуард I Длинноногий (р. 1239), король Англии.
- 1572 — Сигизмунд Август, король польский, великий князь литовский.
- 1633 — Лев Сапега (р. 1557), белорусский мыслитель, государственный, общественный и военный деятель Великого княжества Литовского.
- 1647 — Томас Хукер (Thomas Hooker) (р. 1586), основатель столицы Коннектикута Хартфорда, отец американской демократии.
- 1718 — царевич Алексей, сын и престолонаследник Петра I.
- 1773 — Корнелиус Дауэс (Cornelis Douwes) (р. 1712), голландский математик, астроном.
- 1816 — Ричард Бринсли Шеридан, англо-ирландский писатель и политик.
- 1840 — Николай Станкевич (р. 1813), русский философ, писатель, поэт, публицист, мыслитель.
- 1881 — Александр Шпаковский (р. 1823), русский электротехник, изобретатель в области фотографии, электрического освещения и теплотехники.
- 1882 — Михаил Скобелев, русский военачальник и стратег, генерал от инфантерии (1881), генерал-адъютант (1878).
- 1892 — Иван Черский (настоящее имя Ян Доминикович Черский) (р. 1845), русский геолог, палеонтолог и географ.
- 1912 — Артур Хобрехт, прусский политик и государственный деятель (род. 1824).
- 1926 — Фёдор Шехтель (р. 1859), архитектор (Ярославский вокзал в Москве, здание МХАТа).
- 1930 — Артур Конан Дойль (р. 1859), известный английский писатель, создатель Шерлока Холмса.
- 1945 — Саломея Нерис, литовская поэтесса, Народная поэтесса Литовской ССР, лауреат Сталинской премии первой степени.
- 1956 — Готфрид Бенн (р. 1886), немецкий эссеист, новеллист, поэт-экспрессионист и доктор медицинских наук.
- 1965
- Вероника Тушнова, поэтесса, член Союза писателей СССР.
- Моше Шарет (р. 1894), второй премьер-министр Израиля (1954—1955 гг.), между каденциями Давида Бен-Гуриона.
- 1967 — Вивьен Ли (род. 1913) — английская актриса, сыгравшая роль Скарлетт О’Хара в фильме «Унесённые ветром», обладательница двух премий Оскар.
- 1974 — Леон Шамрой (р. 1901), американский оператор и режиссёр.
- 1985 — Игорь Гелейн (р. 1905), кинооператор, снявший первый фильм (документальный) в 23 года.
- 1996 — Александр Шульман (Alexander Shulman) (р. 1915), канадский хирург, открывший способ лечения ожогов.
- 2000 — Михаил Друян (р. 1911), кинооператор-мультипликатор.
- 2006 — Сид Барретт (р. 1946), английский музыкант и художник, основатель и участник группы Pink Floyd.
- 2011 — Юрий Кукин (р. 1932), советский и российский поэт, музыкант, бард.
- 2014
- Эдуард Шеварднадзе (р. 1928), советский и грузинский политический и государственный деятель, 2-й президент Грузии.
- Альфредо Ди Стефано (р. 1926), аргентинский и испанский футболист, вице-президент испанского клуба «Реал Мадрид».
Приметы
- С Ивана Купалы открывался большой покос. Травы, собранные на праздник Ивана Купалы, обладают целебной силой.
- В этот день целебна утренняя роса и всякая вода — речная, колодезная, ключевая[5].
- Дружно — не грузно, а один и у каши загинет. Выходи на косовицу — первый большой покос. Дождливый день — к плохому урожаю.
См. также
|
7 июля в Викиновостях? |
|---|
Напишите отзыв о статье "7 июля"
Примечания
- ↑ В XX и XXI веках григорианский календарь опережает юлианский на 13 суток.
- ↑ [www.calend.ru/holidays/0/0/283/ Танабата — 7 июля.]
- ↑ [azbyka.ru/days/2015-07-07 Старый стиль, 24 июня, Новый стиль 7 июля, вторник] // Православный церковный календарь
- ↑ [calendar.pravmir.ru/2015/7/7 7 июля 2015 года] // Православие и мир, православный календарь, 2015 г.
- ↑ [www.rg.ru/2008/07/03/primeti.html Народные приметы: 7 июля]
Отрывок, характеризующий 7 июля
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
