Горы Пятигорья
Координаты: 44°06′14″ с. ш. 43°03′00″ в. д. / 44.10389° с. ш. 43.05000° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=44.10389&mlon=43.05000&zoom=14 (O)] (Я)
Горы Пятигорья — группа обособленных друг от друга останцовых магматических гор, расположенных на Минераловодской наклонной равнине, в северной части района Кавказских Минеральных Вод. Образуют местность Пятигорье.
В Пятигорье насчитывается 17 «островных» гор.[1] Памятники природы.
Содержание
Наименования
«…По летописцам российским является, что оныя кабардинцы» селились сперва по Терку и «назывались черкасы, или по их языку черкесы, и потом от Терку отошед дня с два езды, поселились по Куме реке в урочище Пятигорском, где пять гор великих; и та земля была тогда российская, и были они все христианского греческого закону [Византийского — Константинопольский Патриархат]. И при державе царя Ивана IV Васильевича пришли они в вечное подданство России [с 1557 г.]; и несколько лет у оных Пяти гор жили и потому назывались Пятигорские Черкесы» (XVIII век — указ (отчёт) Коллегии иностранных дел, 1732 год).
Тех, кто впервые приезжает на КМВ, поражает необычность и разнообразие форм рельефа. Как-то неожиданно на равнине возникают причудливые громады «островных гор».
|
В тот самый год, осенним днём, Между Железной и Змеиной, Где чуть приметный путь лежал, Цветущей, узкою долиной Тихонько всадник проезжал. Кругом, налево и направо, Как бы остатки пирамид, Подъемлясь к небу величаво, Гора из–за горы глядит; И дале царь их пятиглавый, Туманный, сизо–голубой, Пугает чудной вышиной. |
|
Так описал Пятигорье поэт М. Ю. Лермонтов. Главенствующая гора Бештау, названная поэтом пятиглавой, имеет действительно пять вершин, отсюда и её название (от тюрк. беш — 5, и тау — гора). К юго-востоку от неё в виде лохматой шапки поднимается Машук, а к северу — гора Железная, отличающаяся правильной конической формой. Вокруг есть ещё несколько гор. У них любопытные названия. Большинство из них имеют причудливые очертания, что отражено в их названиях (Верблюд, Бык, Змейка). Верблюд иначе никак не назовёшь: своими двумя горбами она напоминает верблюда. Гора Развалка, если смотреть с дороги от Минеральных Вод, похожа на спящего Льва. Раньше она так и называлась — Спящий Лев. Острая, Тупая (Кабанка), Бык, Лысая, Шелудивая внешним видом также оправдывают свои названия. Некоторые имеют живописные скальные выступы (Бештау, Шелудивая) или увенчаны скальными вершинами (Медовая, Острая). Гора Кинжал имела раньше острый вершинный гребень и поднималась до 507 м, но при разработке камня (а также при строительстве взлётно-посадочной полосы аэропорта) верхняя часть горы была срезана. Кроме того, здесь располагаются Кум-гора, Джуца 1-я, Джуца 2-я, Золотой курган. А всего в этом районе около двух десятков непохожих друг на друга гор.[1]
Все горы являются краевыми комплексными (ландшафтными) памятниками природы Ставропольского края.
Останцовые магматические горы Пятигорья
Расположение гор:с
- в центре: Бештау (фото), Машук (c 4-мя спутниками-горками), Железная, Развалка, Змейка. Всего 5, обособленная пятёрка.
- горы-спутники Бештау: Шелудивая, Острая, Кабанка (Тупая), Медовая. Всего — 5 (с 5-ти-главой Бештау).
- к северо-западу: Бык, Верблюд.
- к северу: Кинжал, Кокуртлы.
- к востоку: Лысая.
- к югу: Джуца 1-я, Золотой Курган, Джуца 2-я.
См. также
Напишите отзыв о статье "Горы Пятигорья"
Примечания
- ↑ 1 2 На самом деле в районе Пятигорья насчитывается больше гор. Принято считать, что на Пятигорье находится 17 вершин по той причине, что 17 из всего сонма гор (более 20-ти), представляющие научную и историческую ценность, были выделены исполкомом краевого [Ставропольского края] Совета депутатов трудящихся и отнесены к особо-охраняемым (ландшафтным) памятникам природы.
- ↑ Указана изначальная высота, в настоящее время гора почти полностью срыта.
Ссылки
- [mpr26.ru/oopt/pamyatniki-prirody/ МПРиООС СК: Памятники природы]
- [kmvline.ru/lib/zanim_kraeved/index.php Вулканы Ставрополья]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Горы Пятигорья
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
