Гу Кайлай

Гу Кайлай
谷開來
Отец:	Гу Цзиншэн
Супруг:	Бо Силай
Дети:	Гу Гуагуа

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Гу Кайла́й (кит. упр. 谷开来, пиньинь: Gǔ Kāilái; р. 15 ноября 1958) — китайский адвокат и предприниматель. Жена китайского политического деятеля Бо Силая, до 2012 года являвшегося членом Политбюро КПК. В августе 2012 года Гу Кайлай была осуждена за убийство британского бизмесмена Нила Хейвуда и приговорена к смертной казни с отсрочкой исполнения приговора.

Семья

Гу — самая младшая из пяти дочерей генерала Гу Цзиншэна. Её отец занимал различные должности в первые годы правления КПК, но был осуждён во время Культурной революции. Гу Кайлай также отбывала наказание в виде принудительных работ в мясном магазине и на текстильной фабрике.

Гу встретила Бо Силая в 1984 году на экскурсии в районе Цзиньчжоу провинции Ляонин, где Бо был секретарём местного отделения компартии.

Супруги имеют сына Гу Гуагуа, который учится в в Великобритании.

Комментарии мужа и сына

В 2009 году сын Гу Кайлай дал интервью китайским СМИ:

Папа часто разговаривает со мной о матери, он чувствует, что она прекрасная, вдумчивая, творческая, может достигать цели. У неё была даже успешная юридическая фирма, которую ей пришлось закрыть из-за возможности нежелательных подозрений. Папа сказал, что это не только личная, но и карьерная потеря. Он даже сказал, что если бы он уволился ради матери, то она достигла бы ещё больших успехов! После освобождения она жила немного отчужденно, в общественных мероприятиях участия не принимала, папа иногда просил её посетить общественные мероприятия, она отказывалась. Я могу её понять, она не хочет жить в тени папы и потерять себя. Теперь она весь день читает и проводит исследования «сравнительной культуры».

В интервью китайским СМИ в марте 2012 года Бо Силай сказал:

Моя жена Кайлай … 20 лет назад она была даже успешным адвокатом, но она боялась, что люди будут сплетничать, поэтому она закрыла свою очень успешную юридическую фирму. В течение многих лет она только читает книги, иногда участвует в художественных мероприятиях и творческой самодеятельности и тихо сопровождает меня.

Карьера

Гу Кайлай получила степень по праву, а затем степень магистра по международной политике в Пекинском университете. Признание в качестве адвоката она получила после основания юридической фирмы в Пекине. За свою карьеру она участвовала в нескольких громких делах, и возможно, была первым китайским адвокатом, который выиграл гражданский иск в Соединенных Штатах, где она представляла компании из зоны Далянь против компании «Мобил». Также она написала несколько книг.

Мнение о системе правосудия

После путешествия в Соединенные Штаты Кайлай стала высмеивать американскую систему правосудия, называла её неуклюжей: «они могут выдвинуть обвинения против собаки и даже осудить мужчину за изнасилование жены». Кайлай писала, что: «мы не играем словами, а придерживаемся принципов, которые „опираются на факты“ …Вы будете арестованы, осуждены и казнены, если мы установим, что вы кого-то убили».

Расследование убийства

В марте 2012 года Гу была втянута в скандал государственного масштаба, когда заместитель её мужа Ван Лицзюн попросил убежища в американском консульстве в Чэнду. Ходили слухи, что Ван имел доказательства коррупционного скандала, и Бо Силай пытался помешать антикоррупционному расследованию против Гу. В частности, Ван заявил, что Гу имела бизнес-конфликт с британским бизнесменом Нилом Хэйвудом, который загадочно умер в Чунцине; Ван утверждал, что Хэйвуда отравили. «Уолл Стрит Джорнэл» сообщила, что Ван, возможно, впал в немилость Бо за разглашение информации о Хэйвуде.

После инцидента с Ваном Лицзюном и устранения Бо Силая с ключевых должностей в компартии против Гу началось расследование по подозрению в убийстве Хэйвуда. 10 апреля 2012 в рамках расследования Гу была задержана и «передана судебным органам». Неожиданно китайские государственные СМИ добавили фамилию её мужа, назвав её Бо Гу Кайлай, что необычно для замужних китаянок. Некоторые предполагают, что это может означать, что Гу может иметь иностранное гражданство, и поэтому в официальных документах она фигурирует как «Бо Гу Кайлай». Другие считают, что таким образом власти хотят подчеркнуть, что преступления, в которых её обвинили, связаны со злоупотреблениями её мужа.

26 июля 2012 Гу Кайлай было официально предъявлено обвинение в убийстве Хэйвуда на основании, как утверждал прокурор, «существенных и неопровержимых» доказательств. 9 августа 2012, по данным китайского государственного информационного агентства Синьхуа, Гу призналась на однодневном судебном заседании, что она несёт ответственность за убийство Хэйвуда. Она утверждала, что её действия были обусловлены «психическим расстройством», и заявила, что «согласится на любой приговор».

Приговор

20 августа 2012 Гу Кайлай получила условный смертный приговор, который обычно означает пожизненное заключение после двух лет отсрочки, но после девяти лет она может быть условно-досрочно освобождена по медицинским причинам. Суд длился один день, приговор не был опротестован Гу. Чжан Сяоцзунь, помощник семьи Бо Силая, был приговорен к девяти годам тюремного заключения за участие в убийстве, в котором он признался.

После обнародования китайскими СМИ кадров с судебного заседания, интернет-форумами быстро стали распространяться слухи, что на самом деле на суде была двойник Гу Кайлай, и китайская власть попыталась применить к ним цензуру. «Файнэншэл Таймс» сослалась на мнение экспертов из программного обеспечения распознавания лиц, которые утверждали, что на суде была не Гу Кайлай, а эксперт по опознанию лиц, с которыми связалась «Слэйт», высказал мнение, что это, скорее всего, была Гу. В Китае распространена практика динь Зуй, когда богачи платят малоимущим людям, чтобы те предстали перед судом и отбывали вместо них наказание.

После вынесения приговора Великобритания выразила удовлетворение проведённым расследованием и заявила, что «всё время давала знать китайским чиновникам, что суд должен соответствовать международным стандартам соблюдения прав человека, а смертный приговор не будет приведён в исполнение». «Би-би-си Ньюс» отмечает, что «информированные наблюдатели заметили след Коммунистической партии Китая на результатах расследования», поскольку приговор был «слишком аккуратным и на удивление хорошо соответствующим одной конкретной цели» ограничения последствий скандала. «Нью-Йорк Таймс» предполагает, что приговор «поднял вопрос о коррупции и политическом кумовстве в рядах коммунистической партии».

Официальная версия

Официальная история убийства Хэйвуда выглядит так. Нил Хэйвуд требовал от Гу выплатить ему 22 миллиона американских долларов после банкротства венчурного предприятия в области недвижимости. Однажды Хэйвуд прислал ей письмо с угрозами сыну. Из-за этих угроз Гу решила убить Хэйвуда. В отеле в Чунцине Гу угостила Хэйвуда виски с чаем. Хэйвуд опьянел, и его стошнило. Когда Хэйвуд попытался лечь в постель, Гу налила ему в рот яд и положила рядом таблетки, чтобы создать вид передозировки.

Альтернативная версия

По данным «Рейтер», в конце 2011 года Гу обратилась к Хэйвуду с просьбой вывести крупную сумму денег из Китая. Хэйвуд согласился это сделать при условии, если Гу выплатит ему определённую сумму. Но Хэйвуд попросил больше денег, чем ожидала Гу. Когда Гу попросила Хэйвуда снизить требования, Хэйвуд пригрозил рассказать о делах Гу. Гу возмутилась и решила убрать Хейвуда.

Существует ряд доказательств того, что Гу выводила большие суммы денег за пределы Китая. Ван Лицзюн написал два письма в Центральную дисциплинарную комиссию, обвинив Гу в выводе нескольких сотен миллионов долларов из страны. Получив эти письма, комиссия не предприняла никаких официальных мер.

См. также

• Туйдан

Отрывок, характеризующий Гу Кайлай

«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.