Красный-Адмони, Григорий Яковлевич

Григорий Яковлевич (Гойвиш Нотович) Красный-Адмони (23 сентября (5 октября) 1881, Геническ — 1 января 1970, Ленинград) — еврейский историк, публицист и общественный деятель.

Биография

Был пятым ребенком в семье кантониста. После получения традиционного еврейского образования в хедере, он в 1899 году сдал экстерном выпускные экзамены в симферопольской гимназии и, преодолев процентную норму, ограничивавшую прием евреев в российские университеты, в 1901 году поступил на факультет восточных языков Санкт-Петербургского университета. Одновременно он стал посещать лекции на историко-филологическом факультете и учиться в Петербургской консерватории (по классу вокала). Подрабатывал в зажиточных еврейских семьях. В 1905 году он женился на одной из своих учениц, дочери присяжного поверенного, Раисе Яковлевне Пумпер. В 1906 году у них родился сын Иоган; в этом же году Г. Я. Красный блестяще окончил университет. В 1907 году он сдал экстерном экзамены за курс юридического факультета Харьковского университета, получив диплом 1-й степени. С 1908 года поступил на службу помощником присяжного поверенного при Санкт-Петербургской судебной палате, а 29 сентября 1910 года он был внесён в список присяжных стряпчих Петербургского суда.

В 1909 году родился второй сын, Владимир.

С 1896 года он был членом Общества просвещения евреев, позже избирался в его комитет, участвовал в организации Еврейского историко-этнографического общества (1909) и Общества для научных еврейских знаний. Перевёл с иврита произведения писателя М. З. Файерберга («Еврейская семейная библиотека». — 1902. — № 11). Выступал с критикой современной еврейской литературы в русско-еврейской периодике. Под псевдонимом Раин опубликовал свои стихи. В 1906 году Красный-Адмони опубликовал свои первые научные работы: литературоведческое исследование «Иммануил Римский и Данте» («Книжки Восхода». — 1906. — №№ 1—3) и историко-философское эссе «Великие перевороты и евреи» (СПб., 1907). Был приглашён в редакцию «Еврейской энциклопедии», выходившей в издательстве Брокгауза и Эфрона в 1908-1913 гг.; редактировал её библейский раздел, написал ряд статей.

В годы первой мировой войны он участвовал в организации помощи евреям-беженцам из прифронтовых районов. В 1916 году был мобилизован в армию и направлен в 3-й пехотный запасной полк, стоявший в Петергофе; 12 января 1917 года по болезни уволен от военной службы. В 1917 году поддержал идею создания еврейских сил самообороны; сэтой целью встречался со своим старым знакомым и коллегой по адвокатуре А. Ф. Керенским, который обещал содействие Временного правительства в реализации этой задачи. В 1918 году был привлечён М. Горьким к чтению лекций по разъяснению сущности антисемитизма среди разных слоев русского общества. Горький привлёк его также к работе в издательстве «Всемирная литература», где предполагалось издание переводов на русский язык различных произведений библейской литературы и литературы Древнего Востока — благодаря продовольственным пайкам от Комиссии по улучшению быта учёных, учрежденной по ходатайству Горького, семье Григория Яковлевича удалось пережить голод.

В феврале 1919 года был открыт Петроградский еврейский университет, в котором Г. Я. Красный-Адмони стал профессором, — читал курсы лекций «Древнейшая и Древняя история евреев» и «Танах», им была подготовлена монография «О кодексе Хаммурапи». С 1919 года он — один из инициаторов создания архивных комиссий при Наркомате просвещения для изучения документов бывшего архива Сената по «Истории антиеврейских погромов в России» и по «Исследованию процессов о „ритуальных убийствах“». В 1919 и 1923 годах под редакцией Г. Я. Красного-Адмони вышли два тома «Материалов для истории антиеврейских погромов в России»; первый том был посвящён погромам на юге Российской империи в 1881—82 годах; во втором томе опубликованы документы по Кишиневскому погрому 1903 года. Дальнейшая работа по этой столь взрывоопасной теме была запрещена. не имея возможности заниматься еврейской проблематикой, он переключился на работу в адвокатуре. В 1925 году он вступил в Ленинградскую коллегию адвокатов, в которой состоял до ухода на пенсию в середине пятидесятых годов.

В 1932 году был арестован его брат — Михаил Яковлевич, крупный ученый-лесовод. В 1941 году был арестован по доносу старший сын Г. Я. Красного-Адмони - Иоган.

В 1941—1944 годах был в эвакуации с семьёй дочери Инны (1927—1999) — в шахтёрском городке Киселёвске.

Умер 1 марта 1970 года и похоронен на еврейском участке кладбища Памяти жертв 9-го января в Ленинграде.

См. также

• Красный, Лев Исаакович

Источники и ссылки

• [www.eleven.co.il/article/12221 Биография] в электронной еврейской энциклопедии
• Шульман А. [www.vestnik.com/issues/2002/0918/win/shulman.htm Григорий Яковлевич Красный-Адмони: Судьба еврейского интеллигента] // Вестник Online. — № 19(304). — 18 сентября 2002.
• [www.rujen.ru/index.php/КРАСНЫЙ-АДМОНИ_Григорий_Яковлевич Биография] // Российская еврейская энциклопедия
• Кривоноженко А.Ф., Ростовцев Е.А. [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/1041.html Красный-Адмони Григорий Яковлевич] // Биографика СПбГУ

Отрывок, характеризующий Красный-Адмони, Григорий Яковлевич

– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.