Двинский вестник

Дви́нский Ве́стник — одно из немецких периодических изданий на оккупированной территории СССР в годы Великой Отечественной войны, русская еженедельная газета, издававшаяся в городе Даугавпилсе (Двинске) для Латгалии в 1942—1944 годах, во время немецкой оккупации. Главные сотрудники: А. Перфильев, В. Клопотовский-Лери, В. Гадалин.

История

Оккупационное СМИ начало выходить на территории Латвии с 7 февраля 1942 года. Газете была характерна прогерманская направленность, выходила с разрешения оккупационных властей. Вначале выходила раз в неделю по средам, затем стала выходить два раза в неделю в среду и субботу. В подзаголовке значилось «Русская газета Латгалии». Публиковался материал фашистской пропаганды, распоряжения властей в том числе городского старшины. Были также публикации о городском театре, расписание спектаклей, выезды по Латгалии, рецензии спектаклей. Газета прекратила своё существование в июле 1944 года, началом июля датированы последние номера газеты. Сейчас подшивка газеты хранится в городском краеведческом и художественном музее, позволяя окунуться в жизнь города 1942—1944 годов.

Литература

• «Сталин — еврей»: антисемитские карикатуры в газете «Двинский Вестник» // Евреи в меняющемся мире. Материалы 4-й международной конференции / Под. ред. Г. Брановера и Р. Фербера. — Рига, 2002. — С. 212—217 [ISSN 1407-785X];

Отрывок, характеризующий Двинский вестник

На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.