Джеоргуба

Дже'оргуба́ (осет. Джеоргуыба) — осенний праздник в честь осетинского дзуара Уастырджи, покровителя мужчин, путников, защитника слабых и обездоленных. Подготовка к празднику начинается с воскресенья накануне 23 ноября и продолжаются неделю. Вторник этой праздничной недели является особо почитаемым.

Праздник отмечается как в Северной, так и Южной Осетии. Это самый большой праздник у осетин, который отмечают только мужчины. Он приурочен к концу сельскохозяйственных работ, и отмечается очень широко. В празднованиях принимают участие представители всех национальностей, населяющих республику.

Традиции и Обряды

Этот праздник длится 1 неделю, с понедельника до следующего понедельника, в конце ноября каждого года. В воскресенье накануне праздника закалывается жертвенное животное: бык или баран, в зависимости от размаха празднования, и этот день так и называется «день закалывания быка» (осет. галыргавдан). Также во время праздника осетинам запрещается употреблять в пищу свинину.

В первый понедельник каждая семья отмечает у себя дома, в кругу семьи. Накрывается стол с традиционными тремя пирогами и головой заколотого животного, и после произнесения старшим молитвы, все могут садиться за стол.

За столом традиционно первый тост произносится к Всевышнему (осет. Стыр Хуыцау), второе — к его посланнику Уастырджи. Глава семьи поручает его попечительству свою семью, род и просит благополучия, мира и счастья для всех. Затем следуют традиционные тосты и молитвы.

В остальные дни недели принято ходить праздновать в гости к соседям, по предварительной договорённости. В некоторых сёлах принято каждый год чередовать проведение празднования между соседями.

В последний день праздника, понедельник, образное прощание с праздником до следующего года, все опять же празднуют каждый в своём доме.

Интересные факты

• Месяц, на который выпадает празднование, называется так же как и праздник — «месяц Джеоргуба» (осет. Джеоргуыбайы мæй).
• Поскольку праздник продолжается неделю, то эта неделя носит название «Неделя Уастырджи».

См. также

• Гиоргоба
• Егорий Осенний

Отрывок, характеризующий Джеоргуба

– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.