Дом Тер-Арутюнова

 памятник архитектуры

Достопримечательность
Дом Тер-Арутюнова
Дом Тер-Арутюнова, 2013 г.
Город	Таганрог, ул. Фрунзе, 16
Тип здания	Особняк
Архитектурный стиль	Модерн
Строительство	1911—1914 годы

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 6101173000

Дом Тер-Арутюнова — старинный особняк в Таганроге (ул. Фрунзе, 16), памятник архитектуры 1910-х годов, входит в число объектов культурного наследия Российской Федерации под кодом 6101172000.

История

Ранее на углу Николаевской улицы (ныне ул. Фрунзе) и Депальдовского переулка (ныне пер. Тургеневский) находился небольшой одноэтажный дом, оцениваемый в одну тысячу рублей. Принадлежал этот дом мировому судье, действительному статскому советнику Юлиану Филипповичу Арбушевскому, вернее его жене Вере Михайловне Мато. Семью дополняли двое детей: сын Михаил (1837—1896) и дочь Надежда, вышедшая замуж за Демосфена Константиновича Дульжер-Логориди. Некоторые потомки этой многочисленной фамилии остались на жительство в Таганроге, другие переехали в Грецию и живут в Афинах. В 1890-х годах владельцем дома стал полковник Федор Ковалевский, затем, через несколько лет, дом перешёл к отставному ротмистру Владимиру Трофимовичу Гризову, а уж после него к губернскому секретарю Петру Григорьевичу Ладохину.

В 1910-х годах дом Ладохина на снос приобрел потомственный почетный гражданин города Николай Артемович Тер-Арутюнов, владелец гостиницы «Континенталъ» (бывшей «Лодон», ныне дом ул. Петровская, 49). 18 сентября 1911 года у Тер-Арутюнова здесь собрались многочисленные гости, которые после освящения места закладки нового здания отправились в ресторан «Континенталь» отметить это знаменательное событие.

Построенный Н. А. Тер-Арутюновым дом в стиле «модерн» отличался полной асимметрией фасада, размерами этажей и формами окон, кладкой двухцветного кирпича. В Первую мировую войну Тер-Арутюнов работал заведующим хозяйственной частью русско-бельгийского госпиталя и, заразившись сыпным тифом, скончался 1 февраля 1915 года. Перед смертью Николай Артемович прекратил платежи и задолжал Второму Обществу Взаимного кредита 35 тысяч рублей. Общество не пострадало, так как в счет покрытия долга имело в залог недвижимое имущество должника, которое и покрыло недостающую сумму. Один только дом Тер-Арутюновапо Николаевской улице, 18 (в старой нумерации) оценивался в 16 тысяч рублей.

После смерти Тер-Арутюнова здание приобрел купец 2-й гильдии А. А. Зальцман, сдававший часть дома под нотариальную контору.

После нарушения Германией Брестского договора и развязывания войны, возникла реальная угроза занятия города немецкими войсками. В городе объявили всеобщую мобилизацию и создали штаб военно-революционных сил, который под руководством члена первого большевистского Совета рабочих депутатов В. К. Берзина размещался в этом здании. Здесь были сформированы пулеметная команда и латышский стрелковый отряд, которые 30 апреля 1918 года в районе поселка Марцево вступили в неравный бой с регулярными частями немецкой армии.

В 1920 году дом занимала редакция газеты «Пролетарий», в 1923 году — «Знамя революции».

В 1925 году здание Тер-Арутюнова муниципализировали, разместив в нем Таганрогскую окружную прокуратуру. В том же году у прокурора Дмитрия Григорьевича Михайленко, проживавшего в этом здании, посредством подбора ключей, злоумышленники похитили много разных вещей, в том числе документы и деньги в сумме 250 рублей. С 1930 года Таганрогская окружная прокуратура, размещавшаяся в Доме Тер-Арутюнова, стала городской.

Во время Великой Отечественной войны, когда Таганрог был под фашистской оккупацией с 1941 по 1943 год, в здании прокуратуры находился 1-й полицейский участок.

После освобождения Таганрога, с сентября 1943 года в здании разместились две прокуратуры: в полуподвальном цокольном этаже — прокуратура Ленинского района, а на втором — городская прокуратура. В 1954 году районные прокуратуры были ликвидированы, и здесь осталась только городская прокуратура, укрупнённая за счёт высвободившихся работников.

С 2002 года здание занимает юридический факультет Таганрогского института управления и экономики.

Архитектурные особенности

Угловой полутораэтажный кирпичный особняк с деревянной мансардой строился с 1911 по 1914 год. Его архитектурный стиль специалисты относят к «кирпичному модерну», то есть прорыв «кирпичного стиля» в русло модерна.

Особняк отличается асимметрией фасада, определяемой двумя ризалитами: угловым, увенчанным оплывшим фронтоном, и выразительным вертикальным акцентом, в котором расположен парадный вход. На фасадных плоскостях особняка присутствует всё разнообразие кирпичного декора: наличники, раскреповки, карнизы с сухариками, пояски, пилястры. Ритм слуховых окон мансарды и живописная плоскость черепичной кровли завершают формирование архитектурного облика.

Реставрация начала ХХI века

После передачи прокуратурой Дома Тер-Арутюнова в 2002 году Таганрогскому институту управления и экономики, усилиями института был проведён большой реставрационный ремонт. Выяснилось, что прекрасное с виду здание имело множество недостатков. Поскольку наружные стены по первоначальному проекту были выполнены открытой декоративной кладкой, без штукатурки, через кладку просачивалась влага, вызывая сырость особенно в нижних помещениях. Были выполнены гидроизоляция и укрепление фундаментов, оштукатуривание и покраска стен. Также были выполнены работы по замене всех коммуникаций, устроено газовое отопление, проведена реставрация окон и дверей, замена черепицы и т. д.

Отрывок, характеризующий Дом Тер-Арутюнова

– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“