Доротея Бранденбургская (1420—1491)
Поделись знанием:
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…
В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
- Не следует путать с Доротеей Бранденбургской (1430—1495), королевой Дании, Швеции и Норвегии
| Доротея Бранденбургская Dorothea von Brandenburg | ||
| ||
|---|---|---|
| Рождение: | 9 февраля 1420 Берлин | |
| Смерть: | 19 января 1491 (70 лет) Рена | |
| Род: | Гогенцоллерны | |
| Отец: | Фридрих I Бранденбургский | |
| Мать: | Елизавета Баварская | |
| Супруг: | Генрих IV Мекленбургский | |
| Дети: | Иоганн VI Альбрехт VI Магнус II Бальтазар | |
Доротея Бранденбургская (нем. Dorothea von Brandenburg; 9 февраля 1420, Берлин — 19 января 1491, Рена) — принцесса Бранденбургская, в замужестве герцогиня Мекленбургская.
Содержание
Биография
Доротея — дочь курфюрста Бранденбурга Фридриха I и его супруги Елизаветы Баварской, дочери герцога Фридриха Ландсгут-Баварского. Братья Доротеи курфюрсты Фридрих II и Альбрехт Ахилл последовательно правили в Бранденбурге.
В мае 1432 года Доротея вышла замуж за герцога Мекленбурга Генриха IV. Родственные отношения между герцогом Генрихом и курфюрстом Фридрихом способствовали урегулированию конфликта между Мекленбургом и Бранденбургом за наследство в княжестве Венден. Овдовев в 1477 году, Доротея проживала монахиней в монастыре Рена.[1]
Потомки
- Альбрехт VI (1438—1483), герцог Мекленбурга, женат на графине Катерине Линдау-Руппинской (ум. 1485)
- Иоганн VI (ум. 1474), герцог Мекленбурга
- Магнус II (1441—1503), герцог Мекленбурга, женат на принцессе Софии Померанской (1460—1504)
- Катерина (1442—1451/52)
- Анна (1447—1464)
- Елизавета (1449—1506), аббатиса Рибницкого монастыря
- Бальтазар (1451—1507), герцог Мекленбурга, коадъютор Шверинского епископства до 1479 года
Напишите отзыв о статье "Доротея Бранденбургская (1420—1491)"
Примечания
- ↑ [fmg.ac/Projects/MedLands/MECKLENBURG.htm Mecklenburg]
Литература
- Carl Friedrich Goeschel: Elisabeth, die erste Kurfürstin von Brandenburg aus dem Hause Hohenzollern, Mittler, 1844, S. 35
- Samuel Buchholtz: Versuch einer Geschichte der Churmarck Brandenburg, F. W. Birnstiel, 1767, S. 39
Отрывок, характеризующий Доротея Бранденбургская (1420—1491)
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…
В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
