Дугласский конный трамвай
 | |
| Описание | |
|---|---|
| Страна | |
| Расположение | |
| Дата открытия |
1 мая 1876 года |
| Дата закрытия |
13 сентября 2015 года |
| Эксплуатант |
Douglas Corporation Transport |
| Маршрутная сеть | |
| Число маршрутов |
1 |
| Длина маршрутов |
2,6 км |
| Подвижной состав | |
| Число вагонов |
23 |
| Основные типы ПС |
вагоны конки |
| Число депо |
1 |
| Технические данные | |
| Ширина колеи |
914 |
| Дугласский конный трамвай (Douglas Horse Tramway) на Викискладе | |
Ду́гласский ко́нный трамва́й (англ. Douglas Horse Tramway) — линия конки в Дугласе, столице острова Мэн, одна из трёх трамвайных систем острова. До своего закрытия в 2015 году, это была последняя в мире линия конки, эксплуатировавшаяся в режиме городского общественного транспорта.
Содержание
История
Дугласский конный трамвай начал действовать в 1876 году. Своим созданием трамвай обязан Томасу Лайтфуту (Thomas Lightfoot), гражданскому инженеру из Шеффилда. До 1882 года он оставался владельцем конки, после чего она была продана фирме Isle of Man Tramways Ltd, позднее поменявшей название на Isle of Man Tramways & Electric Power Co Ltd. В 1902 году компания обанкротилась. Сейчас владелец трамвая — городской совет Дугласа (Douglas Borough Council, местное самоуправление).
Дугласский конный трамвай действовал на протяжении всех лет с 1876 года и до своего закрытия, за исключением периода Второй мировой войны. С 1927 года трамвай работал только в летний период.
Описание системы
Длина единственной линии конного трамвая составляла 1,6 мили или 2,8 км. Линия конки проходит вдоль морского променада, от южной конечной остановки на пирсе Виктория (Victoria Pier) мимо морского вокзала (Sea Terminal) к северной конечной остановке Derby Castle, которая одновременно является конечной южной остановкой электрического трамвая (Мэнская электрическая железная дорога).
Ширина колеи — 3 фута или 914 мм. Линия на всём протяжении двухколейная и совмещённая.
Подвижной состав
Подвижной состав линии составлял 23 вагона и 45 лошадей. Для облегчения труда последних, вагоны были оборудованы подшипниками качения. Большинство вагонов были открытыми, но был также как минимум один закрытый вагон с открытым империалом (вторым этажом).
По достижении пенсионного возраста, лошади попадали в «дом престарелых» (Home of Rest).[1]
Организация работы
Конка действовала с мая по сентябрь. Время работы — с девяти часов утра до шести часов вечера (расписание сезона 2014 года).
В 2014 году взрослый билет стоил 3 фунта, билет для детей (от 6 до 16 лет) и пожилых — 2 фунта. Существовали также проездные.
Трамвай привлекал многих туристов, которые также могли посетить конюшню трамвая, которая функционировала как музей. В стоимость билета для посещения конюшни (в 2006 году — 5 фунтов для взрослых и 2,5 фунта для детей и пожилых) входил одноразовый билет для поездки на трамвае.
Закрытие
Конка была экономически невыгодной (за 2015 год убытки составили 263 тысячи фунтов), и 22 января 2016 года было объявлено, что сезон 2015 года стал последним в работе Дугласского конного трамвая[2].
Напишите отзыв о статье "Дугласский конный трамвай"
Примечания
Ссылки
- [www.douglas.gov.im/services.asp?ID=3198 Официальная страничка трамвая на сайте дугласского совета]
- [www.iomguide.com/horsetram.php Дугласский конный трамвай на сайте «Путеводитель по острову Мэн»]
- [www.douglashorsetramway.net/ Неофициальный, но весьма подробный сайт]
- [www.strab.net/sites/iom/dct-horse.html Подробный список вагонов трамвая]
См. также
Литература
Эти книги указаны в качестве источников в английской версии статьи
- Hendry, R., (1993), Rails in the Isle of Man: A Colour Celebration, Midland Publishing Limited, ISBN 1-85780-009-5
- Pearson, K., (1999), Douglas Horse Tramway — A Millennium Year History, 1st Edition, Adam Gordon, ISBN 978-1-874422-25-9
Отрывок, характеризующий Дугласский конный трамвай
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
