Ереб, Душан
| Душан Ереб | |
| словен. Dušan Jereb, серб. Душан Јереб | |
 | |
| Псевдоним | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Род войск |
партизанские войска (санитарный врач) |
| Годы службы |
1941—1943 |
| Часть |
Освободительный фронт Словении, Западнодоленьский партизанский отряд |
| Сражения/войны | |
| Награды и премии |
|
Душан Радетович Ереб (словен. Dušan Radeta Jereb, серб. Душан Радета Јереб; 26 января 1908, Любляна — 12 марта 1943, Великий Липовец) — словенский врач, герой Народно-освободительной войны Югославии. Посмертно награждён званием Народного героя Югославии
Биография
Родился 26 января 1908 в Любляне. Отец был юристом, родственники жили в Костаньевице, Радече, Чрномле, Коньице, Птуе и Кочево. Окончив начальную школу, учился в гимназиях Руя и Кочево, а затем поступил в медицинский университет в Бече, где обучался на ветеринара. Там же впервые познакомился со студентами, придерживавшимися идеологии марксизма, многие из которых впоследствии бежали в Австрию, где легально действовала компартия. Некоторое время учился в Загребе на ветеринарском факультете, но был недоволен условиями учёбы, низким уровнем преподавания и отсутствием демократических прав и свобод в университете.
Вернулся в Беч, где завершил обучение и получил диплом врача-ветернара. Отказался от гражданской службы из-за страха быть выдворенным из страны за свои убеждения, но в армию не смог попасть из-за проблем со зрением и обнаруженного порока сердца. Некоторое время служил в Петринье, однако в 1934 года вернулся в Словению и устроился на работу в Ново-Место как городской ветеринар. Там он нашёл общество единомышленников и прогрессивных интеллектуалов. В конце 1935 года был принят в компартию Югославии.
В 1940 году вошёл в состав райкома Ново-Место. После вторжения немецких войск возглавил райком Освободительного фронта Словении, действовавшего под руководством НОАЮ. В качестве руководителя подготавливал вооружённые антифашистские восстания, а после начала войны Германии против СССР возглавил несколько первых партизанских отрядов. В ноябре 1941 года полиция объявила его в розыск, и он вынужден был перейти на нелегальное положение в Любляне, где стал секретарём райкома Освободительного фронта. В июле 1942 года после освобождения некоторой части Словении от оккупации вернулся на старую должность, но затем снова оказался в опасности: партизаны вынуждены были бороться с Белой гвардией — словенскими коллаборационистами. В декабре 1942 года был назначен секретарём Доленьского райкома Освободительного фронта и стал организовывать политические акции против Белой гвардии.
В начале марта 1943 года он организовал совещание членов НОАЮ на Трской горе. Вернувшись к Рогу, где была территория, свободная от немцев, он попытался в ночь с 11 на 12 марта 1943 с группой активистов переплыть реку Крку, но не смог. Той же ночью Юрчетова рота Западнодоленьского отряда расположилась в деревне Великий Липовец и снова попыталась прорваться к свободным территориям. Однако деревню окружили итальянские войска и словенские коллаборационисты численностью более 100 человек. Партизанская рота вступила в бой, а Ереб забаррикадировался в доме и начал стрелять по итальянцам из пистолета. Когда итальянцы ворвались в дом, то обнаружили его мёртвое тело. По мнению большинства историков, Душан застрелился, чтобы не попасть в плен.
Указом Председателя Федеративной Народной Республики Югославии Иосипа Броза Тито от 21 июля 1953 посмертно награждён званием Народного героя Югославии.
Напишите отзыв о статье "Ереб, Душан"
Литература
- Народни хероји Југославије. „Младост“, Белград, 1975.
Отрывок, характеризующий Ереб, Душан
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
