Иерусалимское кладбище
Поделись знанием:
Координаты: 52°16′37″ с. ш. 104°17′50″ в. д. / 52.27694° с. ш. 104.29722° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=52.27694&mlon=104.29722&zoom=17 (O)] (Я)
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
| Кладбище | |
Иерусалимское кладбище
| |
 Входо-Иерусалимская церковь | |
| Страна | Россия |
| Город | Иркутск |
| Первое упоминание | 1772 |
| Состояние | Уничтожено |
Иерусали́мское кла́дбище — уничтоженное кладбище, которое располагалось на Иерусалимской горе (ныне — Октябрьский округ) города Иркутска.
Могилы декабриста Иосифа Поджио и писателя Михаила Загоскина, находящиеся на территории бывшего Иерусалимского кладбища, являются памятниками истории федерального значения[1]. Памятник на могиле Михаила Загоскина выполнен по проекту архитектора Казимира Миталя.
Содержание
История
В 1772 году на Иерусалимской горе было отведено место под Иерусалимское кладбище.
Кроме православной части на Иерусалимском кладбище существовали католическое, лютеранское, старое еврейское и новое еврейское кладбища.
В 1795 году в центре кладбища была построена каменная церковь во имя Иерусалимской иконы Божией Матери, церковь была разобрана во второй половине XIX века. В 1835 году стала действовать вторая каменная церковь на кладбище — Входо-Иерусалимская[2].
В 1890-х годах Иерусалимское кладбище было официально закрыто, но отдельные захоронения производились и в начале XX века.
В 1930-х годах была разорена древнейшая часть кладбища, на территории которой была построена парашютная вышка. В 1957 году Иерусалимское кладбище было окончательно уничтожено, на его месте открыли Центральный парк культуры и отдыха.
В 1930-х годах, после закрытия кладбища, часть гранитных надгробных памятников и плит, использовалась в отделочных работах, при строительстве новых зданий. Об этом пишет кандидат исторических наук, профессор ИГУ Александр Дулов:
«Один из примеров — колонны парадного входа в доме по улице Горького, где расположены авиакассы. Они вымощены надгробиями с Иерусалимского кладбища. Помню, однажды на одной из колонн я разглядел надпись «Д.Редольфи», а позже выяснил, что это имя красноярского архитектора. То есть можно предположить, что он работал над созданием надгробия, а после таким вот варварским образом его имя увековечили в архитектуре города»[3].
В 2015 году депутаты Думы Иркутска рассматривали предложение региональной общественной организации «Иркутский исторический некрополь» по реконструкции территории бывшего кладбища. Правление иркутского «Некрополя» предполагало установить в парке 10-15 малых архитектурных форм, выполненх местными скульпторами, которые бы «соответствовали, привлекали внимание и были бы интересны».[4].
«Коммунистическая площадка»
В 1920 году на территории, прилегающей к Иерусалимскому кладбищу с севера, в братской могиле были захоронены красногвардейцы, погибшие в боях за установление Советской власти в Иркутске. В 1940 году на братской могиле был установлен Памятник борцам революции (консультанты — скульптор Г. И. Мотовилов, архитектор Поляков, руководитель бригады — скульптор М. И. Нефёдов). Братская могила является памятником истории местного значения[5].
В 1920—1930-х годах территория, прилегающая к братской могиле (так называемая «Коммунистическая площадка», «Гора коммунаров»), использовалась для захоронения видных партизан, советских и партийных руководителей. Могилы О. А. Кальвица и Ф. Ф. Леонгардта, Н. А. Каландаришвили, Н. А. Бурлова, К. Д. Танаисова, находящиеся на «Коммунистической площадке», являются памятниками истории местного значения[1].
Некоторые известные лица, погребённые на кладбище
- Александров, Матвей Алексеевич (1798 — около 1860) — русский поэт и прозаик.
- Вагин, Всеволод Иванович (1823—1900) — русский публицист, историк и писатель.
- Глушков, Дмитрий Иванович (1884—1918) — русский поэт, переводчик.
- Загоскин, Михаил Васильевич (1830—1904) — русский писатель и журналист.
- Каландаришвили, Нестор Александрович (1876—1922) — революционер.
- Кальвиц, Отто Артурович (1888—1930) — советский авиатор, полярный лётчик.
- Кашин, Николай Иванович (1825—1872) — русский врач, этнограф.
- Красавин, Алексей Фёдорович (1775—1843) — русский военачальник, генерал-майор, военный комендант Иркутска.
- Кудельский, Владислав Андреевич (1838—1893) — русский архитектор.
- Кузнецов, Алексей Иванович (1865—1904) — русский архитектор.
- Лосев, Антон Иванович (1765—1829) — русский архитектор, геодезист и краевед.
- Матисен, Фёдор Андреевич (1872—1921) — русский морской офицер, путешественник и гидрограф.
- Огрызко, Иосафат Петрович (1827—1890) — польский революционер.
- Поджио, Иосиф Викторович (1792—1848) — декабрист.
- Серно-Соловьевич, Николай Александрович (1834—1866) — русский революционер и публицист.
- Трапезников, Константин Петрович (1790—1860) — купец 1 гильдии (1849), потомственный почётный гражданин Иркутска, городской голова (1829—1831 и 1847—1850).
- Флейшер, Николай Николаевич (1846—1909) — русский военачальник, генерал-лейтенант.
- Худяков, Иван Александрович (1842—1876) — русский революционер и фольклорист.
- Шверницкий, Христофор (1814—1894) — польский священник.
Напишите отзыв о статье "Иерусалимское кладбище"
Примечания
- ↑ 1 2 [irkutskmemorial.ru/taxonomy/term/6843/all Иерусалимское кладбище] на сайте Мемориальные доски и памятники Иркутска
- ↑ Дулов А. В. Городские некрополи. — С. 104.
- ↑ [irkutsk.bezformata.ru/listnews/bivshego-ierusalimskogo-kladbisha/6944972/ Что ждёт территорию бывшего Иерусалимского кладбища?]
- ↑ [vesti.irk.ru/news/society/173442/ Иерусалимское кладбище в Иркутске приведут в порядок]
- ↑ [irkutskmemorial.ru/bratskaja-mogila-krasnoarmeicev-pogibshih-v-bojah-za-ustanovlenie-sovetskoi-vlasti-v-irkutske-0 Иерусалимское кладбище] на сайте Мемориальные доски и памятники Иркутска
Литература
- Гаращенко А. Н. [irkipedia.ru/content/mir_prahu_tvoemu_irkutyanin_irkutskoe_ierusalimskoe_kladbishche Мир праху твоему, иркутянин] // Земля Иркутская. — 1996. — № 5. — С. 30—43.
- Дулов А. В. Городские некрополи / Памятники истории и культуры Иркутска. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1993. — С. 102—107. — 448 с. — Тираж 5 000 экз. — ISBN 5-7424-0581-2
- Колмаков Ю. П. Некрополь на горе Коммунаров // Памятники истории и культуры Иркутска. — Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1993. — С. 135—140. — 448 с. — 5 000 экз. — ISBN 5-7424-0581-2
- Мокеев Н. Иркутское Иерусалимское кладбище // Сибирский архив. Журнал археологии, истории и этнографии Сибири. — Иркутск. — 1912. — № 12. — дек. — С. 927—939.
Ссылки
- [irkipedia.ru/content/ierusalimskoe_kladbishche_irkutska Иерусалимское кладбище] на сайте Иркипедия
- [irkutskmemorial.ru/taxonomy/term/6843/all Иерусалимское кладбище] на сайте Мемориальные доски и памятники Иркутска
- [pribaikal.ru/irkutsk-memlist-2012-03-22.html Списки иркутян, похороненных на Иерусалимском кладбище] на сайте Прибайкалье
|
Это заготовка статьи о кладбище. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Иерусалимское кладбище
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
