Ильин, Глеб Александрович
| Глеб Александрович Ильин | |
| англ. Gleb Aleksander Ilyin | |
 Глеб Ильин завершает портрет Лу Гувер, 1930 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
14 октября 1968 (79 лет) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Учёба: | |
| Стиль: | |
Глеб Александрович Ильин (1889—1968) — российский и американский[1] художник. Родился 1 июня 1889 года[2] в Казани. Учился в Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге. После революции оказался в Омске. После прихода к власти адмирала Колчака принял участие в конкурсе ОХЛИИСК. Его проект ордена «Освобождение Сибири» (1919) получил 2-ю премию и был принят в производство[3]. После падения Колчака некоторое время жил и работал в Японии, затем с семьёй эмигрировал в США. Много и успешно работал как живописец, организовывал выставки, включён в список значимых американских художников[1].
Содержание
Биография
Россия
Родился 1 июня 1889 года в Казани, в аристократической семье. Отец служил судьёй, домом и семьёй занималась мать Евдокия (в девичестве Крыжановская). У Глеба был старший брат Пётр, родившийся 6 января 1887. С раннего детства будущий художник проявил интерес к живописи, который поддерживался родителями. В 1911 с отличием закончил Казанскую государственную художественную гимназию, где 4 года его наставником был Н. И. Фешин. Продолжил обучение в Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге (1911-1917) под руководством И. Е. Репина и К. Е. Маковского[4].
Ещё в период обучения Ильин стал известен за стенами академии и получал заказы на написание портретов членов императорской семьи (портрет великого князя Константина Константиновича) и петербургских знаменитостей (портрет Ф. И. Шаляпина). На осенней выставке Академии в 1916 его работа «Портрет г-жи Сапожниковой» получила 4-ю премию[4].
После Октябрьской революции Ильин покинул Петербург и вернулся домой в Казань. Вскоре, однако, город бы занят Красной Армией. Земли, недвижимость и фамильные ценности Ильиных и Крыжановских были конфискованы[5]. В преддверии боёв за Казань Глеб с братом Петром и матерью смогли перебраться на восток и остановились в Омске. В Омске Ильин принял участие в конкурсе ОХЛИИСК (1919) и получил премию за свой вариант ордена «Освобождение Сибири». Перед падением Омска в ноябре 1919 семья Ильиных продолжила свой путь на восток и наконец остановилась в Чите. По дороге в Читу среди других бежавших на восток Ильин встретил Наталью Александровну Мельникову, дочь крупного зерноторговца из Петрограда. По приезде в Читу они стали мужем и женой.
В Чите художник зарабатывал на жизнь, рисуя портреты высокопоставленных японских офицеров. Их рекомендации помогли получить художнику и членам его семьи разрешение на въезд в Японию, когда скорое падение Дальневосточной республики стало неминуемым. Остановившись в Токио, Ильин, благодаря ранее заработанной репутации, стал получать заказы на портреты высоких правительственных чиновников и членов императорской семьи. Он также организовал в Токио несколько удачных персональных выставок-продаж. В 1923 Ильины получили разрешение на въезд в США.
США
В США Ильины поселились в Сан-Франциско. С San Francisco Bay Area будет связана дальнейшая жизнь и творчество художника, за исключением краткого периода жизни в Колорадо в 1940-х.
Свою первую выставку на новом месте Ильин организовал уже в 1924 и быстро стал одним из наиболее популярных портретистов Калифорнии. Приобретённый происхождением и образованием аристократизм привлекал заказчиков из высшего общества и позволял называть цену, порой вдвое превосходящую среднюю. В 1928 «The San Francisco Chronicle» назвала его наиболее талантливым художником города. В январе 1930 Ильин был приглашён в Белый дом, чтобы нарисовать портрет Лу Гувер, жены президента Герберта Гувера. Газеты писали о нём как о художнике, который в своих работах естественно объединяет академичность и модерн, обладает чувством линий, форм и цвета. В его стиле видели великолепное объединение стилей Лоуренса, Ван Дейка и Веласкеса[4].
В 1936 на персональной выставке в Лос-Анджелесе произошла волнующая встреча Ильина с его учителем живописи из Казанской гимназии Н. И. Фешиным. Тот после разгрома белого движения тоже бежал из России и поселился в Голливуде, имея репутацию одного из лучших художников на западном побережье США[4].
Последние годы жизни Ильин провёл около Рашен-Ривер. Скончался в Себастополе 14 октября 1968 года и похоронен на Сербском кладбище (англ. Serbian Cemetery) в Сан-Франциско[4][6].
Напишите отзыв о статье "Ильин, Глеб Александрович"
Примечания
- ↑ 1 2 Who Was Who in American Art: 1564-1975 / Ed. Peter H. Falk. — US: Sound View Press, 1999. — Т. 2. — ISBN 0932087574.
- ↑ Карточка регистрации, собственноручно заполненная Ильиным в 1941.
- ↑ Дуров В. А. [den-za-dnem.ru/page.php?article=284 Награды белого воинства] // Родина : журнал. — М.: Правда, 2000. — № 5.
- ↑ 1 2 3 4 5 Hailey G. [www.archive.org/details/californiaartres13hail California Art Research Project]. — San Francisco: W.P.A. Project, 1936. — Т. 13. — С. 51.
- ↑ Hafen L. R. Colorado and its people: a narrative and topical history of the Centennial State. — US: Lewis Historical Pub., 1948. — Т. 1. — С. 378—379.
- ↑ [www.tez-rus.net/ViewGood39392.html Ильин Глеб Александрович]. Проверено 12 января 2012. [www.webcitation.org/6AYlxTDlS Архивировано из первоисточника 10 сентября 2012].
Отрывок, характеризующий Ильин, Глеб Александрович
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
