Шапира, Ицхак

Ицхак Шапира — израильский раввин, который в 2009 году опубликовал книгу «Королевская Тора» в которой в частности написал, что евреям дозволяется убивать неевреев, включая детей, в случае если они «угрожают Израилю». Свои выводы раввин подкреплял цитатами из Торы, а также работами рава Кука и основателей религиозного сионизма. Условия при которых такое разрешение имеет силу, включает наличие предположений, что ребёнок, после того как он вырастет, станет врагом еврейского народа или «не сможет укрепить еврейский народ». Так же можно убивать детей нееврейских лидеров для того, чтобы оказать воздействие на их родителей.

По мнению раввина, нужно убить «гоя», даже если он — «нееврейский праведник мира, который не виновен в сложившейся ситуации».

«Королевская Тора» распространялась иерусалимской ешивой «Еврейская Идея» — «ХаРеайон ХаЕхуди», которая придерживается идей покойного раввина Меира Кахане .

Книга получила одобрение со стороны раввина Залмана Нехамии Гольдберга (позднее он отозвал своё одобрение) и других раввинов и деятелей израильского правого лагеря . Член израильского кнессета Офир Пинес-Паз от партии «Авода» призвал юридического советника правительства открыть уголовное расследование против Шапира в связи с этой книгой.

В 2006 Шапира был арестован в связи с подозрением в подстрекательстве после того как он выступил за депортацию или убийство всех палестинцев мужского пола старше 13 лет. В 2008 году он подписал воззвание в защиту израильтян, подозреваемых в избиение двух молодых арабов в день памяти Холокоста. В январе 2010 году Шапира был арестован за его предполагаемое участие в поджоге палестинской мечети в деревни Ясуф, однако позже освобождён согласно решению суда, несмотря на возражения полиции.

В ноябре 2009 вышла ещё одна книга раввина Ицхака Шапира написанная вместе с раввином Йоси Элицуром «Закон Царя: уголовное право, касающееся отношений между Израилем и народами». В книге подробнейшим образом описываются случаи, когда еврей имеет право убить «гоя». Информацию о книге и её содержании опубликовала газета «Маарив». В частности, в статье «Маарива» приводятся следующие цитаты из книги: «Если мы подойдем к гою, нарушающему семь заповедей (речь идет о семи заповедях, данных сыновьям Ноя), и убьем его из неравнодушия к исполнению семи заповедей, на то нет никакого запрета». «Везде, где присутствие гоя создает опасность для жизни Израиля, его можно убивать, даже если речь идет о праведнике народов мира, который не виноват в создавшейся ситуации». «Разрешение (убивать) распространяется также на случаи, когда преследователь угрожает убить (еврея) не прямо, а косвенно».

В июне 2010 года, после того, как появилось объявление о начале продажи книги Шапира, он был вновь арестован по подозрению в разжигание межрассовой ненависти и подстрекательстве к убийству.

В свою очередь, раввин Дов Лиор, также арестованный в 2011 году из-за своего отказа давать показания по книге раввина Шапира, позже пояснил, что в ней рассматривается вопрос об отношении евреев к гоям в военное время, и допускает ли Галаха нанесение ущерба гражданскому населению в этом случае.

• «В соответствии с Торой, во время войны нанесение ущерба вражеской стороне не проблематично, даже если ты знаешь, что пострадают невиновные люди, — отметил Лиор. — В этом нет ничего хорошего, но тут ничего не поделаешь, такова реальность. ЦАХАЛ никогда не обстреливает гражданское население просто так».

Pаввин Шапира проживает в израильском поселении Ицхар на Западном берегу реки Иордан и возглавляет там ешиву. Согласно газете Хаарец, эта ешива получает значительное финансирование от израильского правительства.

28 мая 2012 года юридический советник правительства Йехуда Вайнштейн распорядился закрыть дело, начатое против авторов книги «Торат а-Мелех» раввинов Йосефа Элицура и Ицхака Шапира, а также против раввинов, одобривших книгу. Своё решение Вайнштей обосновал тем, что трудно будет «убедить суд в том, что именно подстрекательство было целью авторов книги».

Отрывок, характеризующий Шапира, Ицхак

– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.