Лемонье, Камиль

Камиль Лемонье
Camille Lemonnier
Портрет Лемонье работы худ. Э. Клауса. 1867
Место рождения:	Иксель, Бельгия
Дата смерти:	13 июля 1913(1913-07-13)
Место смерти:	Иксель, Бельгия
Род деятельности:	писатель, искусствовед, критик
Годы творчества:	1863—1913
Направление:	натурализма
Жанр:	роман
Язык произведений:	французский

Камиль Лемонье (иногда Камилл Лемонье, фр. Camille Lemonnier; 24 марта 1844, Иксель, Бельгия — 13 июля 1913, там же) — бельгийский писатель, искусствовед и критик. Один из организаторов «Молодой Бельгии».

Биография

Происходил из фламандской семьи. Окончил Брюссельский свободный университет.

Скончался в 1913 году в Икселе. Похоронен на местном кладбище.

Творчество

К. Лемонье — представитель франкоязычного натурализма. Свои произведения писал на французском языке.

В девятнадцать лет вступил на литературный путь, опубликовав очерки о брюссельских художественных выставках. В 1868 - среди основателей Свободного общества Изящных искусств. В 1870 присутствовал при битве у Седана. Написал репортаж "Седан" (1870). Он стал настоящим подвижником литературного труда, крупнейшим писателем-реалистом 1880—1900 гг.

Романист Камилл Лемонье — крупная фигура в литературе Бельгии 1880-х гг. Он превосходный мастер художественной прозы, язык его богат, метафоричен, выразителен. В творчестве Лемонье переплелись разные начала: романтизм, натуралистическое изображение быта и характеров и мистические мотивы («Тереза Моник», 1882; «Истеричка», 1885; «Жрицы любви», 1892). Но ядро его творчества составляют романы с социальной проблематикой. Его называли "бельгийский Золя".Он был широко известен при жизни.Его друзьями были А. Франс, А. Доде,Мопасан.Чтобы познакомится с ним в Бельгию приезжал Стефан Цвейг.Его цитирует в предисловии к"Легенде о Тиль Уленшпигиле" Ромен Ролан. Вступление к роману Лемонье "Как я был мужчиной" написал А. Куприн.

Темы его произведений — вырождение буржуазной семьи («Конец буржуа», 1892), материальное и моральное оскудение дворянства («Аллали», 1906), одичание деревенских собственников («Мертвец», 1882), любовь, изуродованная нормативной моралью («Мадам Люпар», 1888; «Клодина Ламур», 1893). Лемонье верил в народ, «который несет в себе истину и справедливость», он разбирался в социальных противоречиях своего времени, предвидел «конец буржуа». Единственной возможностью преодоления этих противоречий он считал постепенную эволюцию общества.

В своих многочисленных романах писатель выступает, прежде всего, натуралистом, изображая быт и нравы различных классов бельгийского общества: разлагающуюся буржуазию; деревенских кулаков; выродившихся помещиков; гибнущих от непосильной работы в шахтах рабочих; извращённых воспитанием молодых людей и чахнущих от скрытых болезней молодых девушек и т. п. Персонажи его романов нарисованы сочными красками. Он является ярким представителем радикальной мелкобуржуазной интеллигенции, протестующей против разрушительной работы крупного капитала, уничтожающего прежний уклад жизни, выбрасывающего на улицу, в ряды безработных и бездомных, мелких предпринимателей, рассеивающего их по лицу земли. Неоднократно находился под судом по обвинению в создании "безнравственных" произведений.

Его первые работы — искусствоведческие очерки «Брюссельская художественная выставка» (1863, вторая книга — 1866) и книга о П. П. Рубенсе «Наши фламандцы» (1869). «Фламандские и валлонские рассказы» (1873) посвящены селу. В романе «Самец» (1881) прославляются богатство природы и свобода инстинктов. Роман «Кровопийца» (1886) — о стихийное выступление бельгийских рабочих-металлургов против эксплуататоров.Ему принадлежитряд монографий о Менье, Ропсе, Эмиле Клаусе и т. д. Он первый обнаружил талант Курбе, творчеству которого посвятил блестящий очерк, сразу обративший внимание и на критика и на художника.

В романе «Ветрогон» (Le vent dans le moulin) автор идеализирует мелкое производство, где ремесленный труд может создать благоденствие общества и предохранить его от распада. Однако Лемонье чрезвычайно широко развёртывает своё художественное полотно, охватывая своим вниманием все слои буржуазного общества. Можно сказать, что он мыслил социологически, художественно изображая все отрицательные стороны буржуазного общества, где «жирные поедают тощих» («Les gras et les maigres»). Выход он видел в опрощении и в возвращении к первобытной простоте жизни («Adam et Ève», «Au coeur frais de la forêt»).

Произведения автора содержат также реалистичные и романтические элементы. Творческий путь Лемонье завершал произведением, в котором была воплощена мечта об идеальном естественном обществе («Адам и Ева», 1898) и посвященном идее жизни в органическом единстве с природой, как и роман «В прохладной чаще леса» (1900), который рисует идиллию полупервобытной общины.Последним произведением Л. были "Воспоминанья писателя".

Изображен на бельгийской почтовой марке 1977 года.

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le6/le6-1711.htm Лемонье] // Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939. Т. 6. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во «Сов. Энцикл.», 1932. — Стб. 171—173.

Отрывок, характеризующий Лемонье, Камиль

Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.