Катастрофа Ил-12 в Красноярске

Рейс 6 Аэрофлота
Общие сведения
Дата	18 декабря 1947 года
Причина	Ошибка экипажа, отказ двигателя
Место	у Красноярска (РСФСР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-12
Авиакомпания	Аэрофлот (1-я Московская авиагруппа ГВФ)
Пункт вылета	Северный, Красноярск
Остановки в пути	Центральный, Омск
Рейс	6
Бортовой номер	СССР-Л1343
Пассажиры	20
Экипаж	5
Погибшие	7
Раненые	9
Выживших	18

См. также: Рейс 6

В субботу 18 декабря 1947 года в Красноярске потерпел катастрофу Ил-12 компании Аэрофлот, в результате чего погибли 7 человек.

Катастрофа

Ил-12 с бортовым номером СССР-Л1343 выполнял полёт из Красноярска в Омск, а пилотировал его экипаж во главе с командиром (КВС) Н. Г. Ярошенко. В 08:30 самолёт вылетел из Красноярского аэропорта Северный. На его борту находились 25 человек: 5 членов экипажа и 20 пассажиров.

В 08:45 с самолёта доложили о падении давления масла в левом двигателе. Ил-12 при этом находился на высоте 1000 метров. Зафлюгировав левый винт и выключив левый двигатель, экипаж развернулся обратно к аэропорту вылета. На заходе на посадку скорость была выше рекомендуемой, к тому же при подлёте к ВПП передняя опора не успела ещё полностью выйти. В связи с этим, экипаж ушёл на второй круг. Также была попытка запустить неработающий двигатель, но безуспешная. При наборе высоты авиалайнер начало постепенно разворачивать влево, в сторону неработающего двигателя, при этом в 2—2,5 километрах от ВПП этот разворот стал круче, в связи с чем самолёт войдя в левый крен начал терять высоту. В 40—50 метрах от земли произошёл срыв потока и Ил-12 рухнул левой плоскостью крыла на землю. От удара фюзеляж разломило надвое, а оба двигателя отвалились. Пожара на месте крушения не возникло.

В результате происшествия штурман и 8 пассажиров были ранены, а остальные 4 члена экипажа и ещё 3 пассажира погибли.

Причины

Причины катастрофы:

1. Недостаточная натренированность командира экипажа в полёте на одном двигателе (причина его отказа — разрушение воздушного компрессора АК-50)
2. Отказ системы вывода левого винта из флюгерного положения, из-за чего попытка экипажа запустить отказавший двигатель при заходе на посадку не удалась.
3. Медленный подъем и выпуск шасси на самолётах Ил-12.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-12 в Красноярске

– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.