Ментит
| Ментит англ. Lake of Menteith, гэльск. Loch Innis Mo Cholmaig | |
| 56°10′36″ с. ш. 4°17′39″ з. д. / 56.17667° с. ш. 4.29417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=56.17667&mlon=-4.29417&zoom=11 (O)] (Я)Координаты: 56°10′36″ с. ш. 4°17′39″ з. д. / 56.17667° с. ш. 4.29417° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=56.17667&mlon=-4.29417&zoom=11 (O)] (Я) | |
 | |
| Вид с озера на Порт-оф-Ментит | |
| Страна |  Великобритания |
| Регион | Шотландия |
| Высота над уровнем моря | 17 м |
| Длина | 2,5 км |
| Ширина | 1,5 км |
| Площадь | 2,6 км² |
| Объём | 0,015 км³ |
| Наибольшая глубина | 22,3 м |
| Средняя глубина | 6 м |
| Тип минерализации | пресное |
| Площадь водосбора | 16,5 км² |
| Вытекающая река | Гуди-Уотер |
Ментит[1] (англ. Lake of Menteith, гэльск. Loch Innis Mo Cholmaig) — небольшое пресноводное озеро в Шотландии, в области Стерлинг, на юго-западной границе национального парка Лох-Ломонд и Троссекс.
Содержание
География
Расположено в центральной части Шотландии, в бассейне реки Форт, в 20 км к западу от Стерлинга. Единственное поселение на берегах озера — деревня Порт-оф-Ментит (англ. Port of Menteith)[2]. На озере находится несколько островов, крупнейший из которых — Инчмахоум — известен расположенным на нём приоратом (монастырем) Inchmahome Priory, в 1547 году служившим прибежищем четырёхлетней Марии Стюарт.
Название
Озеро известно тем, что является единственным естественным водоёмом в Шотландии, который называется «лэйк» (Lake), а не «лох» (Loch). До XIX века чаще употреблялось более стандартное «Loch of Menteith»[3]. Причины такого переименования достоверно неизвестны, но существует мнение, что оно произошло от неправильного прочтения голландскими картографами названия прилегающей низменности «Laich o Menteith», где «Laich» в переводе с гэльского означает «низкое место».
Кёрлинг
Озеро в целом мелководное, поэтому изредка замерзает даже в условиях относительно мягкого шотландского климата. В 1963 и 1975 годах, когда толщина льда позволяла, на озере проходили два последних Grand Match — одного из самых известных и престижных турниров по кёрлингу на открытом воздухе (бонспиелей), в котором традиционно друг другу противостоят команды севера и юга страны. В январе 2010 году после нескольких морозных недель обсуждалась возможность проведения первого за 30 лет турнира[4], однако он был запрещен из соображений безопасности[5].
Напишите отзыв о статье "Ментит"
Примечания
- ↑ [loadmap.net/ru?qq=56.2541%20-4.2227&z=11&s=-1&c=41&g=1 Топокарты Генштаба]
- ↑ [ads.ahds.ac.uk/catalogue/adsdata/arch-352-1/dissemination/pdf/vol_128/128_273_292.pdf Archaeology Data Service: myADS]
- ↑ [www.undiscoveredscotland.co.uk/aberfoyle/inchmahomepriory/index.html Inchmahome Priory Feature Page on Undiscovered Scotland]
- ↑ [www.telegraph.co.uk/topics/weather/6937237/Ice-allows-historic-curling-match-for-first-time-in-30-years.html Ice allows historic curling match for first time in 30 years - Telegraph]
- ↑ [www.dailyrecord.co.uk/news/scottish-news/curling-grand-match-is-called-off-over-1047152 Curling Grand Match is called off over safety concerns - Daily Record]
Отрывок, характеризующий Ментит
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
