Микеле ди Бальдовино
Поделись знанием:
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.
Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.
| Микеле ди Бальдовино |
Микеле ди Бальдовино (итал. Michele di Baldovino) — условное имя итальянского художника, работавшего в Пизе приблизительно в 1240—70-х годах.
Происхождение имени и особенности творчества
Начало изучения творчества этого художника было положено в 1987 году, когда на выставке в нью-йоркском Музее Метрополитен был показан расписной крест с остатками полустёртой надписи в нижней части. До того крест долго хранился в одной европейской частной коллекции, затем был продан музею Метрополитен, который позднее перепродал его Музею Искусства г. Кливленд. Американский искусствовед Джеймс Стабблбайн, первым изучивший и описавший этот крест, пришёл к заключению, что на его правом луче изображена св. Бона — местная пизанская святая, и предположил, что крест мог быть изготовлен для церкви Св. Мартина в Пизе, где францисканские монахини до сих пор хранят её мощи.
В 1993 году итальянские искусствоведы Антонино Калека и Марияджулия Буррези, изучая этот крест, пришли к выводу, что имя автора, наполовину сохранившееся в нижней части креста — «HAEL Q(uondam)./…VINI…(me pinx)IT», можно интерпретировать разными способами. Имя могло быть как «Михаэль» (Michael) так и «Рафаэль» (Raphael), а патроним мог быть Бальдовино, Бидуино, Ансуино и т. д. В конце концов, исследователи остановились на одном варианте расшифровки: «Микаэль, сын усопшего Бальдовино меня нарисовал». Так появилось имя «Микеле ди Бальдовино», а среди артефактов, сохранившихся в итальянских собраниях, были обнаружены стилистически близкие произведения, которые составили каталог этого художника.
Большую проблему представляет собой хронология атрибутированных мастеру произведений. Найти единую точку зрения в этом вопросе трудно в связи с тем, что в нескольких расписных крестах, приписанных Микеле ди Бальдовино, обнаруживают влияние и современной им византийской живописи, и живописи пизанской, влияние Энрико ди Тедиче и даже Коппо ди Марковальдо. Между Пизой и Византией в XIII веке существовали обширные культурные и торговые связи, множество художественных предметов, включая иконы, поступало из византийской столицы — Константинополя. Творчество Микеле ди Бальдовино пришлось на тот период, когда пизанские художники, используя в качестве матрицы современную им византийскую иконопись, стремились создавать собственные живописные вариации. В ходе творческого процесса они заимствовали друг у друга разные идеи, и это обстоятельство серьёзно осложняет атрибуцию тех или иных произведений XIII века.
Произведения
Каталог художника состоит из семи работ, шесть из которых имеют стилистические особенности, связывающие их с Расписным крестом из Кливленда.
- 1. «Расписной крест», 185х160 см, Кливленд, Музей искусства. Изображён Christus triumphans (то есть, Христос Торжествующий), в верхней части «Вознесение Марии», на левом и правом лучах «Мадонна и Иоанн Богослов» и «Св. Яков и св. Бона». На табеллоне — шесть сцен из страстного цикла: «Поцелуй Иуды», «Избиение Христа», «Путь на Голгофу», «Снятие с креста», «Оплакивание», «Жёны-мироносицы у гроба».
- 2. «Расписной крест», 280х215 см, ц. Сан Пьетро ин Винкулис, Пиза. Изображён Christus patiens (то есть, Христос Страдающий), в верхней части «Пантократор и два ангела», под ним «Вознесение Марии». На левом и правом лучах креста: Мадонна и Иоанн Креститель. Внизу — «Отречение апостола Петра». Ранее разными экспертами крест приписывали кисти Энрико ди Тедиче, Уголино ди Тедиче, усматривали его связь с искусством семейства Берлингьери. Согласно источникам, этот большой крест в XVIII веке находился в пизанском храме Сан Пьерино, в связи с чем некоторое время его автором считали некоего анонимного «Мастера Сан Пьерино», однако в ходе изучения креста из Кливленда Джеймс Стабблбайн (1987) обнаружил стилистическое сходство между двумя этими произведениями и с тех пор все работы «Мастера Сан Пьерино» перешли в каталог Микеле ди Бальдовино.
- 3. «Расписной крест», 81х66 см, Пиза, ц. Сан Мартино. Изображён Christus patiens (то есть, Христос Страдающий), на табеллоне — Мадонна и Иоанн Креститель. Крест происходит из пизанской церкви Сант Андреа ин Кинсека. Ранее приписывался Мастеру Сан Пьерино (Вавала, 1929; Гаррисон, 1949). Нынешняя атрибуция принадлежит Джеймсу Стабблбайну (1987).
- 4. «Св. Николай и сцены из его жития», 123х101 см, Печчоли, Ректорат церкви Сан Верано. В 1937 году на выставке посвящённой Джотто, произведение было ошибочно обозначено как «Св. Верано и сцены из его жития». Ошибка перешла в труды Э. Гаррисона, который спутал св. Николая со св. Верано. Атрибуция этой работы Микеле ди Бальдовино принадлежит Лоренцо Карлетти (2005). На клеймах изображены сюжеты из жития св. Николая: Рождение св. Николая (он стоит в купели в позе Оранты); внизу — Св. Николай освобождает Адеодатуса от приговора языческого царя, утащив его за волосы; вверху справа — Св. Николай приносит Адеодатуса его родителям, когда отец Адеодатуса принимает пилигримов; внизу — Св. Николай дарит золотые шары трем бедным девушкам, не имевшим приданого (внизу, возле кровати отца девушек, изображена коленопреклонённая женская фигура — возможно, портрет заказчицы картины).
- 5. «Св. Верано и сцены из его жития», 152х97 см, Пинакотека Брера, Милан. Картина происходит из церкви Св. Верано в Печчоли, хотя, возможно, была создана для храма св. Верано в Пизе. Эдвард Гаррисон (1949), первым описавший её, пришёл к выводу, что картина имеет отношение к пизанской живописи и датировал 1270-и годами. Энцо Карли (1994) увидел в ней черты взаимосвязи флорентийской и пизанской живописи 1280-х годов, и предположил, что её автором мог быть какой-то ученик или последователь флорентийца Мельоре. Анджело Тартуфери (1990) и Марияджулия Буррези (2003) считают, что это работа пизанского художника, своей нарративностью перекликающаяся с творчеством Энрико ди Тедиче. Последняя атрибуция (2005) сделана на основании стилистического сходства с крестом из Кливленда. На клеймах изображены сюжеты из жития св. Верано: Св. Пётр крестит святого Верано; Св. Верано изгоняет беса из тела женщины; Св. Верано воскрешает умершего мальчика; Чудо св. Верано в базилике; Усекновение главы св. Верано; Похороны св. Верано.
- 6. «Расписной крест», 152х140,5 см; Пиза, Музей Сан Маттео. Изображён Christus patiens (то есть, Христос Страдающий), на правом и левом лучах — двое неизвестных святых, на табеллоне — Мадонна и Иоанн Креститель. Крест происходит из пизанской церкви Сан Джованнино деи Кавальери. С начала XX века крест традиционно приписывался пизанской живописи (Сирен, 1914, 1922; Вавала, 1929) и включался в каталог произведений Энрико ди Тедиче. Э. Гаррисон (1949) приписал его создание Мастеру креста из Кастельфиорентино, анонимному художнику, названному так по расписному кресту из Музея в Вольтерре. В фигурах святых на табеллоне видели связь с живописной традицией Лукки, а в фигуре Христа сходство с крестом Коппо ди Марковальдо из музея в Сан Джиминьяно. Последняя атрибуция дана на выставке, состоявшейся в Пизе в 2005 году.
- 7. «Расписной крест», 187х150 см; Пиза, церковь святых Ипполита и Касьяна. Изображён Christus patiens (то есть, Христос Страдающий); в верхней части два ангела; на левом и правом лучах креста двое неизвестных святых; на табеллоне — Мадонна и Иоанн Креститель; у ног Христа — Мария Магдалина. Крест был серьёзно подновлён в конце XVIII века. Э. Гаррисон, исследовавший его в 1949 году, отмечал множественные следы этих подновлений и считал, что крест создан в последней четверти XIII века художником, находившимся под влиянием Джунта Пизано. Последняя атрибуция (2005) сделана на основе сходства с крестом из Кливленда.
- Michele di Baldovino, Croce dipinta, II meta del XIII secolo, Pisa, chiesa Sant'Andrea in Chinseca.jpg
3. Микеле ди Бальдовино. Расписной крест. Вторая пол. 13в., Пиза, ц. Сан Мартино
- Michele di Baldovino, Croce dipinta, II meta del XIII secolo, Pisa, Museo Nazionale di San Matteo.jpg
6. Микеле ди Бальдовино. Расписной крест. Вторая пол. 13в., Пиза, Музей Сан Маттео
- Michele di Baldovino, Croce dipinta, II meta del XIII secolo, Riglione (Pisa), chiesa di Santi Ippolito e Cassiano.jpg
7. Микеле ди Бальдовино. Расписной крест. Вторая пол. 13в., Рильоне (Пиза), ц. святых Ипполита и Касьяна.
Краткая библиография
- O. Siren, Maestri primitivi. Antichi dipinti nel Museo Civico di Pisa, in «Rassegna d’Arte», XIV, 1914
- E. Sandberg Vavala. La croce dipinta italiana e l’iconografia della Passione, Verona, 1929
- E.B. Garrison, Italian Romanesque Panel Painting. An illustrated Index. Florence, 1949.
- J.H. Stubblebine, A Crucifix for Santa Bona, in «Apollo», 301, 1987, pp. 160–165
- A. Tartuferi, La Pittura a Firenze nel Duecento, Firenze, 1990
- M. Burresi / A. Caleca, Le croci dipinte, Pisa, 1993
- E. Carli, La pittura a Pisa dalle origini alla «bella maniera», Pisa, 1994
- M. Burresi / A. Caleca. Cimabue a Pisa. La Pittura Pisana del Duecento da Giuntа e Giotto. Editore Pacini. 2005. pp. 79, 174—187
Напишите отзыв о статье "Микеле ди Бальдовино"
Отрывок, характеризующий Микеле ди Бальдовино
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.
Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.
