Никиш, Митя

Митя Никиш (нем. Mitja Nikisch; 21 мая 1899, Лейпциг — 5 августа 1936, Венеция) — немецкий пианист, композитор и дирижёр. Сын Артура Никиша, первый муж актрисы Норы Грегор (до 1934 г.).

Получил пианистическое образование в Лейпцигской консерватории у Роберта Тайхмюллера и Йозефа Пембаура. Дебютировал как солист в 1918 году с Берлинским филармоническим оркестром, с этим же коллективом в 1934 году осуществил свою наиболее известную запись — 20-й фортепианный концерт Моцарта (дирижёр Рудольф Шульц-Дорнбург). Сочинял академическую музыку, однако главное произведение Никиша, законченный незадолго до смерти Концерт для фортепиано с оркестром, было впервые исполнено лишь после его смерти, в 1941 году, Оркестром концертного общества Парижской консерватории под управлением Шарля Мюнша (солировал пианист Костя Константинов, о котором сообщается, что он был другом детства Никиша).

Главной страстью Никиша-младшего были, однако, джаз и мюзик-холл. Основав собственный танцевальный оркестр, он с 1925 года выступал в берлинских кафе, кабаре и казино, пока приход к власти нацистов не привёл к заметному спаду берлинской музыкальной жизни этого рода. Оставшись без своего оркестра и без отчётливых перспектив карьеры в области академической музыки, Никиш покончил с собой.

Отрывок, характеризующий Никиш, Митя

Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.