Начала (Катон)

«Нача́ла» (лат. Origines) — историческое сочинение Марка Порция Катона Старшего, одно из первых латинских исторических произведений, написанных прозой. До наших дней работа дошла в небольших фрагментах; известно также немало отзывов античных авторов.

Особенности

«Начала» — первое известное сочинение, написанное на латинском языке прозой. Предшественники и современники Катона описывали римскую историю либо по-гречески, либо латинскими стихами. По-видимому, переход к новой форме был вызван закреплением римского могущества в Средиземноморье. Во II веке до н. э. у римлян больше не было нужды убеждать иноземцев (преимущественно грекоязычных) в древности Римского государства и в его могуществе.

Сочинение состояло из 7 книг, а по своему составу оно не было едино. В первой книге излагалась история царской эпохи, в книгах II и III — происхождение италийских племён и отдельных городов, в книгах IV—VII — события Пунических войн и далее вплоть до середины II века до н. э. М. Альбрехт видит в «Началах» сильное греческое влияние и, в частности, заимствование поджанров истории мест, описание географических достопримечательностей, включение этимологий (при этом большинство личных имён, топонимов и этнонимов противник греческой культуры Катон объяснял как раз через древнегреческий язык). Античные авторы единодушно считали главной особенностью «Начал» отсутствие имён полководцев, хотя значительная часть сочинения была посвящена военным действиям. Это решение не было случайным: с его помощью Катон рисовал картину побед не отдельных полководцев (среди них было немало его политических противников или их предков), а всех римлян и союзников. Несмотря на отказ от именования отдельных полководцев, Катон упоминает поимённо не только спартанского царя Леонида, но и слона карфагенян Сура, отличавшегося особой храбростью в битвах. Впрочем, существует предположение о последовательном самовосхвалении Катона в «Началах»: он был активным участником Второй Пунической войны и событий начала II века до н. э. и мог трактовать события в свою пользу. Помимо принесения в жертву политического индивидуализма Катон не разделяет римлян и италиков. Из-за фрагментарной сохранности сочинения неясна степень его подробности: античные авторы говорят, будто Катон описал только главные события, но критерии отбора материала установить невозможно. Известно, что работа содержала немало любопытных подробностей на не-исторические темы: в частности, Катон рассказывал о козах, прыгающих на 18 метров; о свиньях настолько толстых, что они не могут передвигаться самостоятельно; о горе из чистой соли в Испании, которая восстанавливалась.

Время написания и публикации «Начал» неизвестно: М. Е. Грабарь-Пассек считает, что работа была написана до 156 года до н. э., М. Альбрехт полагает, что «Origines» — плод работы старика и продолжение его политики другими средствами. Неясны и источники работы. В сохранившихся фрагментах встречается несколько имён авторов-предшественников, но почти все они больше нигде не встречаются. Среди прочих наверняка выделялась роль Тимея из Тавромения, который, как и Катон, порицал изнеженные нравы и проповедовал возврат к старым добрым традициям предков.

Стиль работы очень специфичен, однако до наших дней из латинской прозы до «Начал» Катона сохранился лишь его же трактат «О земледелии», поэтому эту работу можно сравнивать лишь с сочинениями следующего века и последующего времени. Судя по сохранившимся фрагментам и отзывам римских грамматиков, в «Началах» использовалось немало архаических слов и выражений (по крайней мере, так они воспринимались в золотой век латыни). Для наиболее драматических моментов повествования Катон использовал выразительные средства — архаическую практику удвоения гласных, использование несколько синонимов подряд, а также применение формул из религиозного и юридического обихода. Проза Катона не лишена ритмичности: у него нередко встречаются несколько длинных предложений, вслед за которыми идёт одно краткое.

Ничего неизвестно об успехе сочинения у ближайших современников Катона. Поскольку в дальнейшем римские историки шли преимущественно по пути анналистов, его вряд ли брали за образец. В I веке до н. э. эта работа не была популярна (более известными были его речи), хотя хорошо известен один почитатель «Начал» — Саллюстий, ценивший в основном архаичный стиль. Известно, что он позаимствовал у Катона немало слов и оборотов. Хорошо был знаком с сочинением Катона и Ливий, использовавший «Начала» для своего фундаментального сочинения. Знал и ценил его Дионисий Галикарнасский. Из более поздних авторов Катона читали Овидий, Веррий Флакк, Веллей Патеркул, Плиний Старший, Сервий (комм. Вергилия), Макробий. Автор-антиквар Авл Геллий сохранил множество цитат из различных сочинений Катона, в том числе и из «Начал». В начале II века н. э. наблюдался всплеск интереса к Катону вследствие моды на искусственно архаизированный стиль: высоко ценили его Фронтон, императоры Адриан и Марк Аврелий.

Публикации отрывков

• Peter H. [www.archive.org/details/historicorumroma01peteuoft Historicorum Romanorum reliquiae]. Vol. I. Leipzig, 1906. P. 55-97.
• В серии «Collection Budé»: Caton. Les Origines. Fragments. Texte établi, traduit et commenté par M. Chassignet. 2e tirage 2002. LXVII, 179 p. ISBN 978-2-251-01332-9

Отрывок, характеризующий Начала (Катон)

Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.