Ожеговка
 |
Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
|
Село
|
Ожеговка (укр. Ожегівка) — село, входит в Володарский район Киевской области Украины.
Население по состоянию на 01.01.2014 года составляло 350 человек. Почтовый индекс — 09332. Телефонный код —04569
Из истории села Ожеговка.
Село Ожеговка было основано, вероятно, в середине 18 века. Наверное, его основателем был известный местный деятель Антоний Ожга. Некоторое время он был региментарем Украинской партии, то есть возглавлял польские войска на территории Киевского и Брацлавского воеводств. В 1751-1763 годах он упоминается как Романовский староста. К Романовскому староству принадлежала тогда и Сквирщина. Именно во времена Антония Ожги на Сквирщине были осаждены немало сел. С владельцами Володарского имения Ожга вел длительный судебный процесс. О тех временах вспоминал в середине 19 века Романовский старожил Федя Грива. Был он потомком казацкого рода и ему род рассказывал, что Романовские старосты вооруженной рукой пытались вернуть от Володарщини свои древние земли, что тянулись до Острой Могилы. После второго раздела Речи Посполитой (1793 г.) и административной реформы в Российской империи (1797) Ожеговка попала в состав Таращанского уезда и поэтому село перевели из прихода Пархомовской церкви к приходу Любчанськой церкви Св.Иоанна Богослова. После Февральской революции 1917 года в селе произошли бурные события, связанные с перераспределением имущества и земли. Во время гражданской войны в селе, как и по всей Киевщине несколько раз менялась власть, что негативно отразилось на благополучии населения. Село в те времена было многонациональным. Кроме коренной нации здесь проживало много поляков и евреев .В 1910 году в Ожеговке проживало более 60 евреев. В июне 1919 года в Ожеговке произошло четыре еврейских погромах, устроенных бандами атаманов Лазенюка и Струка; в ходе погромов 10 евреев были ранены, несколько еврейских домов были сожжены. Очередное улучшение положения в селе произошло в годы нэпа. С 1923 по 1930 годы село Ожеговка входило в состав Белоцерковского округа (с 1932 года - Белоцерковского округа Киевской области). Во время голодомора 1932-1933 годов от голода в селе умерло 237 человек. Были неединичны случаи людоедства. По воспоминаниям очевидцев, в селе в то время жила женщина, которая обрезала мясо с убитых в братских могилах, делала из него котлеты и носила их продавать на базар в Янишовку (ныне - село Ивановка Ставищенского района). На территории села находятся две братские могилы, куда свозили жертв голодомора. С началом Великой Отечественной войны 1941-1945 годов 14 июля 1941 года началась оккупация населенного пункта гитлеровскими оккупантами. В ночь с 31 декабря 1943 на 1 января 1944 года территория Ожеговки, как и всего Володарского района была освобождена советскими военными подразделениями 240 стрелковой дивизии полковника Уманского Т.Ф., 155 стрелковой дивизии полковника Иванчуры И.М. Во время Второй мировой войны погиб 81 житель села Ожеговка. Перед Второй мировой войной и после неё в селе действовал колхоз имени Ворошилова. В послевоенные годы, преодолевая чрезвычайные трудности, крестьяне восстанавливали разрушенное войной село. 7 июля 1951 года в селе в неравном бою с работниками НКВД погибли участники освободительной борьбы Украины Виталий Мельник и Владимир Скоренький, члены ОУН, которые занимались распространением антисоветской литературы. С 1957 года колхоз имени Ворошилова получил название имени 40-летия Октября. В 1959 году село было электрофицировано, а за пять лет до этого, в 1954 году появилось радиовещание. В середине 60-х в селе был построен Дом культуры. С 1 января 1963 года Володарский район был ликвидирован. Большинство сел были перешли в состав Тетиевского района, а села Пархомовка и Ожеговка - к Ставищенскому. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР „Об образовании новых районов Украинской ССР" от 8 декабря 1966 года в составе Киевской области были образованы 5 новых районов (Богуславский, Бородянский, Вышгородский, Володарский, Рокитянский). После этого Ожеговка снова оказалась в составе Володарского района. В 1974 году колхоз имени 40-летия Октября был присоединен к колхозу имени Ленина, который находился в селе Пархомовка. В связи с розукрупнением колхоза имени Ленина в 1988 году в Ожеговке был образован колхоз „Перемога”. В наше время в селе работают два сельскохозяйственных предприятия: фермерское хозяйство «Відродження» и фермерское хозяйство «Фермер-филд», работает Дом культуры, библиотека, фельдшерский пункт, почта.
Из истории
Ожеговской
Свято-Покровской церкви
По преданиям жителей села, Ожеговская церковь начала строиться по инициативе местного жителя
Заинчукивского
Ивана. Он ходил собирать деньги по людям, по монастырям. Когда была собрана
определенная сумма средств, наняли строителей, видимо и архитектора, и
построили церковь. Основатель церкви похоронен на церковной паперти, над его
могилой до этого времени стоит большой чугунный крест.
О дате постройки храма свидетельствует надпись в напрестольном Евангелие - «Во
вновь выстроенную, в селе Ожеговка Таращанского уезда Киевской епархии,
деревянную церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы пожертвовал сие св.
Евангелие, живущий в подведомой Киево-Печерской Лавры Китаевой пустыни, игумен
Илларион Шубин, месяца октября, 15 числа 1884 года». Сначала церковь была без
колокольни. Колокольню закончили строить в 1906 году. Эта дата высечена в
орнаменте кружева над дверью при входе в веранду церкви.
Церковь была действующей до 1930 года. Данных о священниках, которые служили от
освящения и до этой даты, не осталось. Помнят, что последним священником перед
закрытием церкви был отец Александр Случевский, которого отправили в ссылку.
Во время Великой Отечественной войны, в 1942 году, церковь вновь открыли. Перед
этим в помещении храма находилась колхозная кладовая, где хранилось зерно.
Иконы люди забрали по домам, кресты с церкви были спрятаны в самом куполе
колокольни.
После открытия церкви снова все поставили на свои места. Ограждения церковь не
имела. Коммунисты хотели сжечь церковь, но люди дежурили, чтобы не дать этого
сделать. Была даже подвезена
бочка горючего, но местная жительница Федюченко Мария покатила её с холма к пруду.
Первым священником в военные годы был священник Шевченко, имя люди не помнят.
Служба велась на украинском языке.
С 20 августа 1945 года и до 1949 года служил священник Иосиф Карпович
Артеменко.
С 06 декабря 1949 года по 1952 год служил Владимир Петрович Крупский.
С 15 июня 1952 и в 1956 году священником был Иван Антонович Славицкий.
С 14 марта 1956 года по 1963 год - Трифон Евстахиевич Подошик.
С 1963 по 1972 год службу проводил священник Александр Петрович Шляхта. Перед
Великим постом в 1972 году он оставил Ожеговку и переехал жить в Ирпень, чтобы
ухаживать за больной мамой.
На Пасхальные праздники 1972 года службу в церкви проводили разные священники
Тетиевского благочиния, к которому принадлежала и Ожеговская церковь. В перерывах между службами
жители на праздники ходили, ездили в Любчу, Василиху или Пархомовку.
К этому времени (в 1972 году) церковь находилась в очень запущенном состоянии.
Её красили
лишь дважды: в 1906 и 1926 годах.
Летом в Ожеговку прибыл ученик Ленинградской духовной семинарии Николай
Сычевский. Проводил богослужения, привез краску и дважды храм был покрашен
изнутри. Зимой, на Святого Николая, Николай Михайлович Сычевский фактически
начинает служить в Ожеговской
Свято-Покровской церкви. Ныне протоиерей Николай Сычевский - благочинный
Володарского округа Белоцерковской епархии УПЦ (МП). За время его служения Богу
и людям в храме шесть раз делали капитальный ремонт, было поставлено бетонное
ограждение, 10 раз в церкви проводили архиерейские богослужения.
Местный совет
09332, Киевская обл., Володарский р-н, с.Ожегівка, ул.Шевченко,13 (укр.)
Напишите отзыв о статье "Ожеговка"
Ссылки
- [gska2.rada.gov.ua/pls/z7502/A005?rf7571=15634 Ожеговка на сайте Верховной рады Украины] (укр.)
- [www.rada.gov.ua/zakon/new/ADM/zmistko.html Административно-территориальное устройство Киевской области] (укр.)
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Ожеговка
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.
На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.
На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
