Пашков, Афанасий Филиппович
Поделись знанием:
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .
Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
| Афанасий Филиппович Пашков | ||||||||||
| Дата рождения |
неизвестно | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата смерти | ||||||||||
| Принадлежность | ||||||||||
| Годы службы |
до 1659 | |||||||||
| Звание |
воевода | |||||||||
| Сражения/войны | ||||||||||
| Награды и премии |
| |||||||||
Афана́сий Фили́ппович Пашко́в (ум. в 1664 году) — воевода из рода Пашковых, первый глава Нерчинского воеводства, один из главных антагонистов в «Житии» протопопа Аввакума.
Содержание
Биография
Был сыном воеводы и окольничего Истомы Пашкова. В 1618 году принимал участие в обороне Москвы от польского короля Владислава IV.
С 1644 по 1646 год был воеводой в Кеврольском и Мезенском уездах.
В 1645 году близ селения Верколы воеводой Афанасием Пашковым в благодарность за исцеление тяжелобольного сына был основан приходской храм во имя святого Артемия.
В 1648 году — объезжий голова в Москве, в районе от Пятницкой по Голутвенную улицу.
С 1650 года — воевода в Енисейске. По его приказу в 1654 году был построен Балаганский острог. Указом от 20 июня 1654 года был назначен первым воеводой в Нерчинск «на Амур-реку в Китайской и Даурской землях».
Афанасий Пашков отличался жестокостью в обращении с подчиненными (см. Иргенские мученики), впрочем, обычной у сибирских администраторов, и по отношению к духовенству. Нёс надзор за опальным протопопом Аввакумом во время его первой ссылки[1].
В 1659 году был сменён на воеводском посту, после чего постригся в монахи. Его жена Фёкла постриглась с именем Феофания, в 1673—1685 годах была игуменьей Вознесенского монастыря в московском Кремле.
Правнуком Афанасия и Фёклы Пашковых был Егор Иванович Пашков, приближённый Петра I.
Память
В честь Афанасия Пашкова названо село Пашково (ныне в Еврейской автономной области)[2].
Напишите отзыв о статье "Пашков, Афанасий Филиппович"
Примечания
Ссылки
- [express.irkutsk.ru/baikal/legend/leg_op/go/voe_afa.htm Воевода Афанасий Пашков]
- [ostrog.ucoz.ru/pervoprohodcy/0_44.htm Пашков Афанасий Филиппович]
- [www.panikin.ru/Nerchinsk.htm Текст буклета «Нерчинск»]
- [ez.chita.ru/encycl/person/?id=3137 Биография в энциклопедии Забайкалья]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1660_1669gg/akty_istoricheskie_1664g/1664_05/96-1-0-490 Записка о жестокостях воеводы Пашкова, приложенная к первой челобитной Алексею Михайловичу]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1660_1669gg/akty_istoricheskie_1661g/1661_12/93-1-0-495 Отписка Афанасья Пашкова Ениисейскому воеводе Ивану Ржевскому, о разбитии Китайцами Русскаго отряда на реке Шилке, и о произведенных служивыми людьми грабежах под Нелюцким острогом, и проч.]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1650_1659gg/akty_istoricheskie_1654g/1654_12_28_ranee/86-1-0-566 Отписка енисейского воеводы Афанасия Пашкова в Сибирский приказ о постройке Балаганского острога и о поселении пашенных крестьян и служилых людей.]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1650_1659gg/akty_istoricheskie_1655g/1655_01_31/87-1-0-565 Отписка енисейского воеводы Афанасия Пашкова в Сибирский приказ о походах енисейского сына боярского Петра Бекетова в 1652 г. на реки Шилку и Нерчу и о мерах закрепления новых земель за Русским государством.]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1650_1659gg/akty_istoricheskie_1657g/1657_06_04/89-1-0-553 Отписка воеводы Афанасия Пашкова о наказании протопопа Аввакума кнутом за «многие неистовые речи»]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1650_1659gg/akty_istoricheskie_1658g/1658_06_18/90-1-0-548 Отписка даурского воеводы А. Ф. Пашкова в Сибирский приказ об уничтожении маньчжурскими войсками судов даурских служилых людей на р. Шилке]
- [sibrelic.ucoz.ru/publ/akty_istoricheskie_1650_1659gg/akty_istoricheskie_1659g/1659_10_20/91-1-0-755 Грамота Якутскому воеводе Михаилу Лодыженскому, о посылке из Якутска служивых людей в Нерчинск для сопровождения воеводы Афанасия Пашкова оттуда до Илимского острога, по случаю возвращения его из Даурии в Москву.]
Отрывок, характеризующий Пашков, Афанасий Филиппович
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .
Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
