Похищение императоров

Похище́ние импера́торов — переломный эпизод в истории китайской династии Сун. 19 января 1127 года конница кочевников-чжурчжэней из северного государства Цзинь со второй попытки взяла и разграбила самый населённый город того времени, Бяньлян (ныне — Кайфэн).

Частые нарушения мирных договоров со стороны Китая создали у чжурчжэньского командования впечатление, что с императорами Северной Сун нет смысла о чем-либо договариваться. Поэтому цзиньцы решили ликвидировать эту династию. Сунский император Цинь-цзун вместе с отцом Хуэй-цзуном были угнаны в плен. Та же судьба постигла их родственников, гарем и челядь. Цензор Цинь Гуй пытался протестовать против этого, но в итоге цзиньцы и его захватили и увезли на север.

Китайские историки сравнивают культурно-историческое значение разграбления Бяньляна кочевниками с захватом Рима вандалами. Столица восстановлению не подлежала, и бежавший на юг сын императора основал новое государство Южная Сун со столицей в Ханчжоу. Его брат Цинь-цзун, некогда самый могущественный государь Восточной Азии, умер в цзиньском плену в выделенном ему имении с титулом гун (герцог) через 34 года после бяньлянской катастрофы.

См. также

• Пленение императора Чжэнтуна (1449)

Отрывок, характеризующий Похищение императоров

22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.