Правительство Дебре
Поделись знанием:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
Правительство Дебре — кабинет министров, правивший Францией с 8 января 1959 года по 14 апреля 1962 года, в период Пятой французской республики, в следующем составе:
- Мишель Дебре — премьер-министр;
- Морис Кув де Мюрвилль — министр иностранных дел;
- Пьер Гийома — министр национальной обороны;
- Жан Бертоен — министр внутренних дел;
- Антуан Пине — министр финансов и экономических дел;
- Жан-Марсель Жанненей — министр торговли и промышленности;
- Поль Бакон — министр труда;
- Эдмон Мишле — министр юстиции;
- Андре Буллош — министр национального образования;
- Раймод Трибуле — министр по делам ветеранов;
- Андре Мальро — министр культуры;
- Роже Уде — министр сельского хозяйства;
- Робер Бюрон — министр общественных работ и транспорта;
- Бернар Шено — министр здравоохранения и народонаселения;
- Бернар Корну-Жентиль — министр почт и телекоммуникаций;
- Роже Фрей — министр информации;
- Пьер Судро — министр строительства.
- Изменения
- 27 марта 1959 — Робер Лекур входит в кабинет министров как министр коопераций.
- 27 мая 1959 — Анри Рошеро наследует Уде как министр сельского хозяйства.
- 28 мая 1959 — Пьер Шатене наследует Бертоену как министр внутренних дел.
- 23 декабря 1959 — Дебре наследует Буллошом как и. о. министра национального образования.
- 13 января 1960 — Уилфрид Баумгартнер наследует Пине как министр финансов и экономических дел.
- 15 января 1960 — Луи Жокс наследует Дебре как министр национального образования
- 5 февраля 1960
- Пьер Мессмер наследует Гийома как министр национальной обороны.
- Робер Лекур становится министром заморских департаментов и территорий и по делам Сахары. Его предыдущий пост министра коопераций упразднён.
- Мишель Морисе-Бокановски наследует Корну-Жентилю как министр почт и телекоммуникаций.
- Луи Террнуа наследует Фрею как министр информации.
- 23 ноября 1960
- Луи Жокс становится министром по делам Алжира.
- Пьер Гийома наследует Жоксу как и. о. министра национального образования.
- 20 февраля 1961 — Люсьен Пайе наследует Гийома как министр национального образования.
- 6 мая 1961 — Роже Фрей наследует Шатене как министр внутренних дел.
- 18 мая 1961 — Жан Фойе входит в Кабинет как министр коопераций.
- 24 августа 1961
- Бернар Шено наследует Мишле как министр юстиции.
- Жозеф Фонтане наследует Шено как министр здравоохранения и народонаселения.
- Эдгар Пизани наследует За Рошеро как министр сельского хозяйства.
- Луи Жакино наследует Лекуру как министр заморских департаментов и территорий и по делам Сахары.
- Террнуа прекращает быть министром информации, и пост упразднён.
- 19 января 1962 — Валери Жискар д’Эстен наследует Баумгартнеру как министр финансов и экономических дел.
См. также
Напишите отзыв о статье "Правительство Дебре"
Отрывок, характеризующий Правительство Дебре
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.