Рибля чорба

Riblja čorba Рибля чорба
Основная информация
Жанр	рок
Годы	1978—настоящее время
Страны	Югославия Югославия Сербия Сербия
Город	Белград
Язык песен	сербохорватский
Состав	Борисав Джорджевич, Мирослав Алексич, Мирослав Милатович, Видоя Божинович, Никола Зорич
Бывшие участники	Момчило Баягич, Радислав Койич, Владимир Голубович, Никола Чутурило, Зоран Илич, Владимир Баряктаревич
[www.riblja-corba.com/ lja-corba.com]

Рибля чорбаРибля чорба

Рибля чорба (сербохорв. Рибља чорба, Riblja čorba, «рыбный суп», то есть «уха»; также это выражение в белградском сленге значит «менструация») — рок-группа из Сербии. Была основана Борисавом Джорджевичем (сербохорв. Борисав Ђорђевић, Borisav Đorđević) по прозвищу «Бора», в 1978 году в Белграде.

Состав

Нынешний состав

Борисав Джорджевич (вокал), Мирослав Алексич (бас), Мирослав Милатович (ударные), Видоя Божинович (гитара), Никола Зорич (клавиши).

Бывшие участники

Момчило Баягич (гитара), Радислав Койич (гитара), Владимир Голубович (ударные), Никола Чутурило (гитара), Зоран Илич (гитара), Владимир Баряктаревич (клавиши).

Основание

Бора Джорджевич, перед уходом из группы Рани мраз Джордже Балашевича в 1978 году, несколько лет провел в основанной им группе Сунцокрет, членами которой были Горица Попович, Ненад Божич, Снежана Яндрлич, Биляна Крстич и Бата Сокич. После возникновения разногласий с членами группы по поводу песни «Лутка са насловне стране», принял решение о создании новой группы с более жёстким звучанием. Вместе с приятелями из группы СОС (Миша Алексич, Райко Койич и Мирослав Милатович Вицко) основал группу Рибља чорба. Официально решение о создании группы было принято в ресторане Шуматовац 15 августа 1978 года. Первоначально планировалось, что группа будет называться Бора и Ратници, но, в итоге, пришли к решению о наименовании Рибља чорба с намеком на значение из белградского сленга. Первый концерт группы состоялся в населенном пункте Элемир 3 сентября 1978 года, после чего последовали выступления в Суботице и Сараево. 22 декабря был выпущен первый сингл группы с песнями «Лутка са насловне стране» (Кукла с обложки) и «Он и његов BMW» (Он и его BMW), который сразу приобрел большую популярность.

1979—1984

После выпуска сингла, Бора Джорджевич решил, что ему нужна ещё одна гитара для более тяжелого звука и ухода от сравнений группы с группой Горана Бреговича Бијело дугме. Тогда Райко Койич привел в группу 19-летнего гитариста Момчило Баягича Баягу, которого знал из состава группы Глогов колац. Первый концерт в новом составе состоялся 7 января 1979 года в Ярковце. В Доме омладины 28 февраля состоялся первый белградский концерт группы. В начале марта музыканты отправились в турне по Македонии. Турне было успешно в плане приобретения новых поклонников, но не принесло особых финансовых результатов. Кроме того, Миша Алексич на концерте в Далове, оступившись, упал со сцены и сломал ногу, так что на концертах в Санджаке его заменял Мирослав Цветкович (позднее участник группы Бајага и инструктори).

19 марта 1979 года вышел в свет второй сингл группы с песнями «Рокенрол за кућни савет» (Рок-н-ролл про домсовет) и «Валентино из ресторана». Песню «Валентино из ресторана» написал Райко Койич на текст Марины Туцакович. Это было единственным случаем в истории группы, когда автором текста песни был кто-то извне группы. Песню исполнили на Вечере свободных форм Фестиваля развлекательной музыки в Опатии. 1 сентября состоялась презентация дебютной пластинки на белградском Ташмайдане. Желая создать настоящее развлечение для посетителей, Бора концерт рекламировал слоганом: «Рибля чорба не отберет у вас бабки — вход два сома», что в то время было очень популярной ценой. На разогреве перед концертом выступали группы Булевар, в которой тогда пел Деян Цукич, а на гитаре играл Неле Стаматович, и Формула 4 из Сараево. Удивительным фактом было, что публика знала песни наизусть, хотя альбом вышел лишь десятью днями ранее.

В 1979 году Бора и Райко были призваны на службу в армии. Группа не прерывала существование в этот период. 28 ноября 1979 года участвовали в марафонском концерте в Сараево. Выступали без Боры, Райко был в униформе, а Миша, не зная всех текстов, передал инициативу публике. Вскоре и он был призван в армию.

Дебютный альбом «Кост у грлу» (Кость в горле) был записан в 1979 году. Продюсером пластинки выступил Энцо Лесич, а кроме Боры, авторами значились Миша, Райко и Ненад Божич из Сунцокрета, который был соавтором песни «Мирно спавај» (Спи спокойно). Все песни на пластинке стали результатом проявленного Борой интереса к теме каждодневных жизненных проблем, а их несдержанный язык с самого начала создал проблемы. Так, в песне «Мирно спавај» двусмысленная строка «попиј своје седативе» (выпей свои седативы) ассоциировалась с наркотиками, из-за чего значительная часть тиража была изъята из распространения. В настоящее время первые сто пластинок с оригинальным текстом признаны большим раритетом. В другом случае, Бора превентивно сменил название песни «Још један усран дан» на «Још један шугав дан» (Ещё один паршивый день). Кроме этой песни, на пластинке оказались песни «Остани ђубре до краја» (Останься дрянью до края), «Звезда поткровља и сутерена» (Звезда чердаков и подвалов), «Егоиста», «Позајмила је паре, полудела је скроз, купила је карту и села је у воз» (Заняла деньги, свихнулась в конец, купила билет и села на поезд) и другие.

Итоговый тираж пластинки Кост у грлу составил 120000 проданных экземпляров. В музыкальных изданиях Бору называли рок-личностью года, а их хард-рок с элементами блюза не был тому препятствием, хотя панк и новая волна вовсю начинали набирать популярность. В конце июля 1980 года Бора, благодаря примерному несению службы, появился в Белграде на увольнительной. При помощи Райко Койича, сбежавшего из сараевской казармы, Баяги и Вицко, за одну ночь была записана песня «Назад у велики прљави град» (Назад в большой грязный город). Поскольку Миша не смог получить увольнительную, Баяга записал и басовые партии. По возвращении в казарму, Райко получил 15 дней ареста, ибо его выдала фотография в газете. Сингл с песней «Назад у велики прљави град» вышел 1 сентября 1980 года. На стороне Б оказалась не подверженная цензуре песня «Мирно спавај», которая на этот раз не вызвала негативной реакции.

Перед Новым годом из армии возвратился Райко, в результате чего группа в полном составе играла 31 декабря и 1 января нового 1981 года с группой Атомско Склониште (Атомное убежище) в зале Пионир с концертами под названием «Атомска Чорба».

По возвращении из армии, группа в студии Энцо Лесича до середины февраля 1981 года записывала альбом «Покварена машта и прљаве страсти» (Испорченная мечта и грязные страсти), для которого Бора из армии слал тексты, чтобы его по возвращении ждали готовые песни, что, в основном, было заслугой Баяги. На альбоме выделились песни «Остаћу слободан» (Останусь свободным), «Лак мушкарац» (Легкий мужчина), «Неке су жене пратиле војнике» (Некоторые женщины сопровождали воинов). Созданная в сотрудничестве с Баягой песня «Два динара, друже» была первой из трех произведений Рибли чорбы, ставших хитами года на Хит 202. Альбом к концу 1981 года достиг тиража 200000 экземпляров. Официально появился в продаже 23 февраля, а за неделю до того группа триумфально провела концерты в Загребе в рамках акции «Привет из Белграда». Планировалось, что на обложке альбома будет восьмидесятилетняя дама, но примерно в то же время вышел альбом группы Бијело дугме «Доживјети стоту» с похожим решением, так что в итоге на обложке оказался писатель Милош Йованчевич. На двух концертах в Зале спорта в Новом Белграде собирались по 5000 зрителей, что стало началом успехов, постигших группу в ходе турне по Югославии, охватившем 59 городов. В конце июня члены группы были звездами вечера на «Вјесниковом» концерте в Загребе, на котором собрались ведущие домашние группы. Миша по причине женитьбы не мог участвовать, так что его снова менял Мирослав Цветкович.

Рибља чорба уже тогда исполняла отдельные песни с нового альбома. Концерты сопровождались множественными инцидентами, вызванными переполненностью залов и плохим обеспечением безопасности. Первым в череде будущих бед стал концерт 10 сентября 1981 года в Рокотеке на Калемегдане, где толпой было проломлено ограждение и чудом никто не погиб, хотя было много пострадавших и потерянной обуви. Вопреки инциденту, концерт в СМИ получил хорошие отзывы, тем же вечером было исполнено несколько новых песен с гостем из Англии, басистом Джоном МакКоем. В ноябре вышел и третий альбом «Мртва природа» (Натюрморт), продюсером которого был МакКой. Баяга самостоятельно написал «Ја сам се ложио на тебе» (Я полагался на тебя), в то время как все остальные хиты были продуктом Бориных текстов и музыки коллективного творения. На альбоме также появились «Не веруј жени која пуши Дрину без филтера» (Не верь женщине, что курит Дрину без фильтра), «Одлазак у град» (Отъезд в город), «На Западу ништа ново» (На Западе без перемен), «Пекар, лекар, апотекар», «Нећу да испаднем животиња» (Не хочу выглядеть животным), «Волим, волим жене» (Люблю, люблю женщин). Альбом разошёлся рекордными 500000 экземпляров и Рибља чорба пробилась на самый верх югославской музыкальной сцены.

Группа начала турне, которое, как выяснилось, было неудачно названо «Кто выживет — расскажет». А именно, на концерте в загребском Ледовом дворце 8 февраля 1982 года собралось 15000 зрителей при вместимости около 10000, а поскольку были открыты всего два выхода, толпой была задавлена и скончалась 14-летняя жительница Загреба Желька Маркович. Это вызвало дополнительные проблемы для Боры к тем, что уже и так были в изобилии.

В начале февраля в «Иллюстрированной политике» было опубликовано письмо, в котором писалось на тему политической благонадежности Рибли чорбы. Этого было достаточно, чтобы СУБНОР общины Карпош города Скопье заявил требование о запрете пластинки из-за строк «За идеале гину будале» (За идеалы гибнут дураки) и «Кретени дижу буне и гину» (Кретины поднимают бунты и гибнут) из песни «На Западу ништа ново». Сразу после них, к требованию присоединились СУБНОР Сараева и СУБНОР Бездана, а также Союз социалистической молодежи Боснии и Герцеговины. Акция получила большую огласку в СМИ, так что Рибля чорба была вынуждена впервые в карьере прервать концерт в Челье, поскольку дежурные пожарные команды были демонстративно агрессивны к публике. Концерт в Сараево смог состояться лишь при условии, что Бора написал объяснительную о песнях, которые планировал исполнять, и указал, что «На Западу ништа ново» будет исполнять под собственную ответственность. В Тузле в проведении концерта было отказано с обоснованием, что «организатор не может обеспечить мир и порядок в ходе выступления группы, чьё поведение не согласуется с социалистической моралью». Вся шумиха стихла, когда за группу вступился тогдашний председатель ветеранской организации.

Промотурне по поводу пластинки «Мртва природа» Рибля чорба завершила, играя четыре вечера подряд в середине апреля 1982-го в белградском зале Пионир. Концерты были проведены с месячной задержкой, поскольку организаторы тянули после случая в Загребе, опасаясь, смогут ли обеспечить должную безопасность. Оснований для беспокойства не было, ибо в первый вечер музыканты выступали в полупустом Пионире, что вызвало их большое удивление. В то же время, на второй вечер зал уже был заполнен, а на выступлении от 11 апреля был записан их концертный альбом «У име народа» (Во имя народа). Пластинка получила такое название по фразе, с которой начиналось вынесение приговоров, чем недвусмысленно намекала на Борины политические проблемы. За эти четыре дня Риблю чорбу «посмотрела 21000 человек заодно с многочисленными охранниками и милиционерами». Смирение политической напряженности вокруг Рибли чорбы завершилось необычным решением. В День молодости, на день рождения Маршала Тито 25 мая 1982 года, группе была присуждена Майская премия Городского комитета Союза коммунистической молодежи с обоснованием, что «группа поет о жизни и проблемах молодых, и, что стала своеобразным символом большой части молодежи».

Пластинка «У име народа» вышла двумя месяцами позднее и, как и все предыдущие, отлично разошлась тиражом в 120000, став самым продаваемым концертным альбомом тогдашней югославской истории рока. Несколькими днями позднее, Рибля чорба, вместе с другими домашними группами, играла на площади Маркса и Энгельса на концерте по поводу дня солидарности с народом Палестины. В течение этого года дошло и до первых разногласий в группе. Бора хотел ещё один альбом до конца года, в то время как Баяга считал необходимым выдержать паузу. Все же, решение остается за Борой, и осенью выходит пятый альбом «Бувља пијаца» (Блошиный рынок), который уже в себе нес порядком коммерческого звука и более слабых текстов. Пластинку снова продюсировал МакКой, а микс был сделан в Лондоне. С Чорбой в записи альбома участвовал Корнелие Ковач, игравший на клавишных, а в некоторых песнях появились и духовые, так что пластинка в себе носила некоторые элементы акустического звука. Бора написал тексты для всех песен, кроме «Бејби, бејби, дон’т вона крај», которая полностью Баягина. Планировалось, что эту песню изначально будет петь Сладжана Милошевич на своей пластинке, но Бора настоял, что она останется для Чорбы. В качестве авторов музыки остальных песен подписались Миша, Райко и Вицко. Бора определенно сменил тематику, и на альбоме оказались песни «социального» посыла: «Слушај, сине» (Послушай, сынок), «Ја ратујем сам» (Воюю один), «Правила», «Кад ти на главу сруши читав свет» (Когда тебе на голову обрушится весь свет), «Како је лепо бити глуп» (Как хорошо быть глупым, навеяна службой Боры в ЮНА). Песни с альбома появились и, как своеобразный саундтрек к комедии «Тесна кожа». Все же, несмотря на 300000 проданных экземпляров, альбом считается началом падения Рибли чорбы. Группа пустилась в турне через две недели после выхода пластинки, и столкнулась со слабым интересом публики.

По результатам голосования читательниц Базара, Бора был признан идеальным мужчиной, на что он ответил песней «Домаћице, скините гачице, ја волим ваше фланелске спаваћице» (Домохозяйки, скиньте трусики, я люблю ваши фланелевые ночнушки).

Большое турне музыканты завершили в начале апреля 1983 года амбициозным концертом на Сајмишту, который по мышлению Боры должен был повторить успех группы Бијело дугме с концертом у Хайдучкой чесмы. Идея о Саймиште была Бориной, поскольку он был сентиментально связан с этим местом, куда его на одну из знаменитых гитариад привел Петар Попович. В желании обновить площадку, Бора практически сам, с Мишей Алексичем организовал концерт. Они постарались устроить крупнейшую сцену, когда-либо виданную в Югославии, оснастив её адекватным и качественным световым и звуковым оборудованием. Бора с Марко Янковичем и Зораном Модли записал рекламу на радио. В хлопотах о концерте дошёл до того, что вместе с Зораном Модли разбрасывал с самолета листовки над Нови-Садом, Зренянином, Шабцем, Панчевом и Белградом. Концерт шёл под названием «Хлеба и игара» (Хлеба и зрелищ), а на разогреве выступали Д’Бојс и Силуете, в котором тогда на гитаре играл молодой Никола Чутурило. К обеспечению порядка на концерте было привлечено 170 милиционеров и 340 дружинников. Бора ожидал большую толпу, так что даже пошёл на пари с приятелями, что, если не будет продано 10000 билетов, обреется наголо. Поскольку было продано всего 8000, Бора, действительно, после выступления обрил голову. А этому предшествовала и ещё одна ритуальная стрижка, поскольку тем вечером группа рассталась с Вицко Милатовичем, отправлявшимся на службу, так что его прямо на сцене обрили и собрали в армию. Вместо него за ударные сел Влайко Голубович, который до того был в составах Тилта и Сунцокрета, а впоследствии — в группе Бајага и Инструктори.

Перерывом в работе группы воспользовался Райко Койич, выпустив мини-альбом «Не буди ме без разлога» (Не буди меня без повода) (ПГП-РТБ 1983). Райко написал музыку, а Бора и Баяга — тексты. На пластинке играли клавишник Лаза Ристовски, басист Неша Япанац и Влайко Голубович, а Бора отпел три своих и один Баягин текст. В конце того же года Баяга решил записать собственный альбом «Позитивна географија» после ряда песен, написанных для других (Булевар, Здравко Чолич).

В 1984 вышла «Позитивна географија», и Баяга стал хитом № 1 в стране. При этом, продолжал утверждать, что остается верен Чорбе, что подтвердил приходом в студию и записью альбома «Вечерас вас забављају музичари који пију» (Этим вечером вас развлекают музыканты, которые пьют). Поскольку в ПГП-РТБ не хотели финансировать Чорбе запись в Лондоне, группа перешла в загребский Југотон. Пластинку вместе с членами группы продюсировал Корнелие Ковач в Любляне, а микс был сделан в Лондоне. Сразу по выходу альбома в 1984-м, республиканская цензура провозгласила три песни с альбома политически неблагонадежными, так что пластинка получила ярлык китча и, в связи с этим, более высокую цену в продаже. Альбом вышел весной, и, по мнению многих, стал одним из лучших. Отличался ритм вследствие отсутствия Вицко за ударными, а музыка была, в основном, Баягина, что себя показало выигрышной комбинацией. Баяга написал музыку для пяти песен, включая две полностью свои: «Кад ходаш» (Когда идешь) и «Вечерас вас забављају музичари који пију». Проблемы возникли из-за текстов песен «Мангупи вам кваре дете» (Негодяи портят ваших детей) и «Бесни пси» (Бешеные псы), в которой, среди прочего, Бора поет: «Грчки шверцери, арапски студенти, негативни елементи, малолетни деликвенти и бесни пси» (Греческие контрабандисты, арабские студенты, негативные элементы, малолетние деликвенты и бешеные псы), что вызвало международное возмущение. Посольства трех арабских государств, и даже африканского государства Заир, жаловались, что Бора сравнил арабских студентов с бешеными псами. Тогда республиканское министерство культуры назначило экспертизу песни, а перед Чорбиным белградским концертом поступило требование из органов, чтобы песня не исполнялась. Турне даже на фоне хорошего альбома прошло достаточно плохо. Пластинка в том году разошлась рекордным тиражом в 120000 экземпляров, несмотря на то, что официально была признана китчем.

1984—1989

В течение лета дошло до «распада» группы, когда любимец СМИ Баяга, а также пристрастившийся к героину Райко, были исключены из группы. Точнее, группе была предложена гастроль в Греции с большими гонорарами. Бора через Мишу контактировал с Баягой и Райко находившимися на летнем отдыхе. Райко, неоднократно обвиненный в плохой игре в ходе прошлого турне, отказался, так что Бора принял решение его исключить из группы. Баяга на это отреагировал примерно так: «если уходит тот, кто меня привел, ухожу и я». Бора все «решил» объявлением в «Экспресс Политике», которым сообщил, что Баяга и Райко больше не члены Рибли чорбы.

В группу в качестве замены пришли гитаристы Видоя Божинович Джинджер (бывший член Опуса и Рок-машины) и Зоран Дашич. Вицко возвратился из армии, в то время как Влайко Голубович перешёл в Баягу и инструкторы. Дашич из-за семейных проблем вскоре оставил группу после нескольких проб. Позднее основал собственную группу Легенде, для которой Бора написал тексты семи песен и компоновал музыку двух песен на их альбоме «Дођи друже до Србије уже». Вместо Дашича, членом группы стал Никола Чутурило. Новый состав Бора обыгрывал на практически анонимных выступлениях. Так, на последнем вечере Белградского лета в Доме омладины 20 сентября они выступали под названием «Дебели Богољуб и љути тезгароши» (Толстый Боголюб и лютые лабухи). При этом, в ходе концерта лишь приятели распознали в музыкантах Риблю чорбу. Всю ту осень группа играла по малым залам, укрепляя связь между новыми и старыми членами.

В новом периоде дошло до сотрудничества Боры и Горана Бреговича, которые в то время были конкурентами. Для пластинки группы Бијело дугме Бора написал половину текста и спел вместе с Гораном песню «Педикулис пубис» (Лобковая вошь). Сотрудничество с группой Бијело дугме помогло пошатнувшемуся статусу Рибли чорбы. В течение зимы группа вернулась в студию и записала новый альбом «Истина», вышедший в 1985 году. Пластинку записывали Ратко Остойич и Горан Вейвода, а продюсером снова был МакКой. Горан Брегович отплатил ответным визитом, спев в песне «Диско мишић» (Диско-мышца), а Джинджер и Чутура, каждый подписались в авторстве по одной песне. На альбоме появилась песня «Погледај дом свој, анђеле» (Взгляни на дом свой, ангел), которую впоследствии слушатели Хита недели 202 избрали песней года, а в 1990 году — и песней десятилетия. Перед выходом альбома группа представила новые песни на выступлении в клубе Кулушич в рамках акции «Боље вас нашли» (Спасибо за приглашение), когда группы из Белграда гостевали в Загребе. Несмотря на то, что многие в то время считали Риблю чорбу пережитком прошлого, на концерте музыканты одержали триумф, дважды выходя на бис. На обложке альбома «Истина» были изображены лица членов группы, вмурованные в Челе-кулу. Из-за песен «Погледај дом свој, анђеле», «Снаге опозиције» (Силы оппозиции), «Ало» и «Дворска будала» (Придворный шут), Юготон отказался печатать пластинку, в результате чего группа возвратилась к ПГП-РТБ. ПГП-РТБ отказало лишь в публикации песни «Снаге опозиције», а в песне «Ало» строчка «са планине шакал завија, тамо је Југославија» (с горы шакал завывает, там Югославия) была заменена на «ја из далеких предела посматрам туђа недела» (я из далеких краев наблюдаю чужие преступления). Идея издать «Снаге опозиције» отдельным синглом была отклонена, поскольку газеты опубликовали текст спорной песни. Позднее, в 1997 году, она вышла в составе сборника «Трећи Српски устанак».

Уже на следующий год группа выпустила новый альбом «Осми нервни слом» (Восьмой нервный срыв), который продюсировал Корнелие Ковач, а гостями на пластинке были актриса Ана Костовска, певшая в песне «Проклето сам» (Я проклято), Йова Мальокович, сыгравший на саксофоне в песне «Један човек» (Один человек), и Эдди Грант, спевший две строфы в песне «Амстердам». Кроме песни «Амстердам», ударным хитом на пластинке была песня «Немој да идеш мојом улицом» (Не смей ходить моей улицей), в то время, как остальные песни, из-за самоцензуры музыкальных редакторов, были слабы. В начале 1986 года на заседании Комиссии Председательства ЦК СКЮ по информационно-пропагандистской деятельности даже велась дискуссия о текстах Рибли чорбы. Политические дилеммы не повлияли на интерес публики, и Рибля чорба 8 марта 1986 года перед десятком тысяч собравшихся на сараевском Рок Уранку в Скедерлии начала своё успешнейшее турне со времен пластинки «Мртва природа». В конце марта, после четырёхлетнего перерыва, вновь наполнили белградский Пионир, чем подтвердили возвращение на сцену.

Постигшим группу подъемом воспользовался Вицко, выпустив свой сольный альбом-первенец «У ритму срца малог добошара» (В ритме сердца малого барабанщика) в июне 1986 г. на ПГП РТБ. Пластинку продюсировал Корнелие Ковач, Вицко пел, а играли гитаристы Миодраг Живадинович и Драган Детелич Делта, басист Драган Гайич и ударник Зоран Радованович Баки. Все песни написал Вицко при содействии Миодрага Живадиновича. Большую часть материала Вицко написал во время пластинки «Мртва природа» и в ходе сотрудничества с группой Ратници. Паузой в работе группы воспользовался не только Вицко, но и Бора, спев на пластинке «Сеобе» группы Кербер в песне «Човек од меда» (Человек из меда).

В это же время Бора был вынужден отказаться от карьеры в малом футболе. Защищая ворота команды Делириум Тременс, повредил Ахиллово сухожилие, в связи с чем группа не смогла провести несколько концертов, на которых планировала исполнить публике новые песни. Вместо этого, члены группы впервые в карьере записывали демо-версии песен для следующего альбома. В конце года на МЕСАМ получили награды, как рок-группа года. Бора был назван лучшим композитором, в то время, как Миша автором хита года — песни «Амстердам».

В феврале 1987 года выпущена девятая пластинка «Ујед за душу» (Плевок в душу), на которой Бора скомпоновал три с половиной песни, а авторами подписались Джинджер, Чутура и Миша. Тогда же сделали и первую обработку, что впоследствии стало частым явлением на пластинках группы. Песня «Задњи воз за Чачак» (Последний поезд на Чачак) была обработкой песни «Last train to Clarksville» Нила Даймонда, в своё время исполнявшейся группой Monkeys. Кроме песни «Члан мафије» (Член мафии), в которой на мотив карибской музыки Бора поглумился над Союзом коммунистов Югославии, в остальном, на пластинке не было политических тем. Две Борины песни «Несрећнице, није те срамота» (Несчастная, не стыдно тебе) и «Зашто куче арлауче» (Почему щенок воет), которые не вошли в пластинку, были опубликованы на подарочном сингле, доставшемся владельцам первой тысячи альбомов.

В том же году Бора Джорджевич оказался на скамье подсудимых по обвинению в «оскорблении трудового народа Югославии» стихотворением «Црни мерцедес» (Чёрный Мерседес), но был оправдан.

Десятилетие существования группы (1988) было отмечено сборником «Рибља чорба 10» и альбомом «Прича о љубави обично угњави» (Рассказ о любви обычно надоедлив), который, вопреки нарастающим политическим проблемам, практически не содержал политических текстов, зато имел несколько доброкачественных песен: «Авиону, сломићу ти крила» (Самолет, сломаю тебе крыла), «Ко те љуби док сам ја на стражи» (Кто тебя целует, пока я на посту), «Око мене» (Вокруг меня) и т. д. По поводу юбилея провели концерт на белградском Саймиште для 15000 зрителей. Но, перед этим, управление внутренних дел им не позволило провести бесплатный концерт на площади перед храмом Святого Саввы, где также планировалось выступление групп Пилоти и ЕКВ. Между тем, в группе продолжились внутренние проблемы. Работая в Чорбе, Чутура начал писать для других, так что его тексты оказались на пластинках Дејана Цукића, Ју группе, Кербера, а в 1988 году он записал и свою первую сольную пластинку «Девет лаких комада» (Девять легких кусков). После выпуска своей второй пластинки, Чутура 1 ноября 1989 года ушёл из группы ради сольной карьеры. В момент, когда все прогнозировали прекращение существования Рибли чорбы, в группу пришёл гитарист Зоран Илич, который до того был членом коллектива Безобразно зелено.

1989—1996

Когда все прогнозировали распад группы из-за перемен состава, Рибля чорба с новым членом записала альбом «Коза ностра», который продюсировал Саша Хабич, а гостями на пластинке были Бранимир «Джони» Штулич и группа Азра, Горица Попович, Биляна Крстич, Снежана Яндрлич, а на клавишных играл Саша Локнер из Баяги и инструкторов. На альбоме отметились песни «Ал Капоне», «Где си у овом глупом хотелу» (Где ты в этом глупом отеле), «Тито је ваш» (игра слов с местоимением «ваш» и словом «вошь») и «Црна Гора, Бар» (Черногория, Бар — обработка песни Memphis, Tennessee Чака Берри).

После начала гражданской войны в Югославии, Бора Джорджевич стал активным сторонником сербских военных в Республике Сербской и Республике Сербской Краине. В ходе военных лет группа гастролировала по загранице и выпускала пластинки, не оставившие заметного следа.

Альбом «Лабудова песма» (Лебединая песня) изначально задумывался, как прощальный, но было принято решение работать дальше. Диск записан в конце 1991-го в Вене и, кроме песни «Кад сам био млад» (Когда я был молод — обработка When I was young Эрика Бёрдона), ни одна другая не задержалась в эфире, а три песни Оливера Мандича так и не попали на пластинку.

Следующая пластинка «Збогом, Србијо» (Прощай, Сербия) так же не принесла группе особого успеха. Кроме обработок песен «Зелена трава дома мог» (Зелёная трава дома моего) из репертуара Тома Джонса, «Данас нема млека» (Сегодня нет молока) группы Херманс Хермитс и «Тамна је ноћ» (Темная ночь) Марка Бернеса, большинство остальных песен не снискали успеха. Единственной новостью в группе было появление нового клавишника и сопродюсера этой пластинки Влады Баряктаревича (бывшего члена группы Ван Гог). Вицко снова обратился к сольной карьере, выпустив в 1996 году в рамках группы Индијанци компакт-диск с песнями порнографического содержания.

Летом 1996 года, когда Рибля чорба выступала в Республике Сербской на митингах Сербской демократической партии, с ними не выступал Зоран Илич, и тогда же было объявлено, что он больше не член группы. На диске «Остало је ћутање» (Осталось молчание), выпущенном Чорбой, отметились песни «Љубоморко» (Ревнивец), обработка песни «Jealous Guy» Джона Леннона и песня «Гњилане», обработка песни швейцарского музыканта Пола Хофера. Параллельно с этой пластинкой, Бора в 1996 году для Радио Биелина записал альбом «Њихови дани» (Их дни), единственный альбом, который был выпущен не под именем группы, ибо он был крайне политически ангажированным и направленным против Слободана Милошевича и Миры Маркович.

1997—2011

В начале 1997 года Рибля чорба провела турне под названием «По свободным городам Сербии», которое завершила двумя концертами на Ташмайдане. В том же году был выпущен сборник «Трећи српски устанак» (Третье сербское восстание), на котором нашлись политические песни, написанные за всю карьеру группы. Из ранее не публиковавшихся материалов, на пластинке оказались песни «Снаге опозиције» (Силы оппозиции) и «Волим и ја вас» (Люблю и я вас).

В 1999 вышел альбом «Нојева барка» (Ноев ковчег) с песнями «16 ноћи» (16 ночей), «Где си» (Где ты), «Нојева барка» и т. д. На этом альбоме Баяга, через 15 лет после ухода, вновь сотрудничал с группой, скомпоновав и спев в песне «Где си». Этот и следующий альбом «Пишанје уз ветар» (Писанье против ветра) оставили более заметный след по сравнению с альбомами военного времени. После внеочередных парламентских выборов 28 декабря 2003 года, Бора Джорджевич, как член Демократической партии Сербии, был назначен помощником министра культуры, но вынужден уйти в отставку в 2005-м после того, как обвинил журналиста телеканала В92 в шпионаже и антисербской политике.

В конце 2005-начале 2006 группа записала новый альбом, но, на этот раз, он задуман, как тройной компакт-диск с выходом дисков по очереди. Первый диск звался «Невиност без заштите» (Невинность без защиты) и содержал четыре песни, среди которых примечательна песня «Дијабола» (Гопник), второй диск трилогии назывался «Девичанска острва» (Виргинские острова) и содержал пять песен, из которых песня «Пандорина кутија» (Ящик Пандоры) появилась в фильме «Условна слобода». Третий диск «Амбасадори лоше воље» (Послы плохой воли) был запланирован на весну 2006-го, но вышел гораздо позднее.

Рибля чорба 10 марта 2007 года провела концерт в Белградской Арене.

В конце 2008 записан новый альбом «Минут са њом», вышедший в начале 2009 года. Па этом альбоме, посвященном новой супруге Боры Джорджевича, практически все песни любовного характера (за исключением песни «Радићу шта год хоћу» (Буду делать, что вздумается). 31.10.2009, за день до дня рождения Боры Джорджевича, в Белградской Арене состоялся концерт, посвященный 30-летнему юбилею Рибли чорбы. После него группа выпустила очередной концертный альбом «Нико нема овакве људе» (Нигде больше нет таких людей). Гастрольная деятельность группы продолжается по сей день.

Вклад

Рибля чорба вошла в учебник истории за восьмой класс основной школы и учебник музыки за первый класс средней школы в Сербии.

Джордже Марьянович, звезда югославской эстрады, исполнял песню «Погледај дом свој, анђеле» во время гастролей по Советскому Союзу.

Интересные факты

Почта Словении в сентябре 2009 года выпустила почтовую марку, посвященную группе. В настоящий момент марка считается дорогостоящим филателистическим раритетом.

Вскоре после прихода в группу Джинджера, выяснилось, что он боится летать самолетом. Однако, дабы не препятствовать гастрольной деятельности группы, Джинджеру пришлось перебороть свой страх. Во время первого полета в Америку, он перебрал на борту успокоительного и алкоголя, так что по прилете не мог ходить и ему понадобилась инвалидная коляска. Этот эпизод позднее был запечатлен в песне «Лети Чича преко баре» (Летит Чича за бугор).

На юбилейном концерте 2009 года 20000 зрителей в Белградской Арене спели для музыкантов группы песню «Лутка са насловне стране», после чего Бора воскликнул: «Нико нема овакве људе!» (Нигде больше нет таких людей!), что стало названием альбома с этого концерта.

После гражданской войны, группа принципиально не выступает в Хорватии, хотя там имеет много почитателей, приезжающих на её концерты из Хорватии.

Дискография

Студийные альбомы

• 1979 / «Кост у грлу»
• 1981 / «Покварена машта и прљаве страсти»
• 1981 / «Мртва природа»
• 1982 / «Бувља пијаца»
• 1984 / «Вечерас вас забављају музичари који пију»
• 1985 / «Истина»
• 1986 / «Осми нервни слом»
• 1987 / «Ујед за душу»
• 1988 / «Прича о љубави обично угњави»
• 1990 / «Коза ностра»
• 1992 / «Лабудова песма»
• 1993 / «Збогом Србијо»
• 1996 / «Остало је ћутање»
• 1999 / «Нојева барка»
• 2001 / «Пишање уз ветар»
• 2003 / «Овде»
• 2005 / «Трилогија 1: Невиноси без заштите»
• 2006 / «Трилогија 2: Девичанска острва»
• 2006 / «Трилогија 3: Амбасадори лоше воље»
• 2008 / «Минут са њом»
• 2012 / «Узбуна»

Концертные альбомы

• 1982 / «У име народа»
• 1995 / «Нема лажи, нема преваре» (1985)
• 1996 / «Од Вардара па до Триглава» (1988)
• 1997 / «Београд, уживо»
• 2008 / «Гладијатори у БГ Арени» (2007)
• 2010 / «Нико нема овакве људе!» (2010)
• 2012 / «Концерт за бригадире (Ђердап 1985.)» (2012)

Сборники

• 1997 / «Трећи српски устанак»
• 2008 / «Трилогија»

Соло альбомы

• 1983 / «Не буди ме без разлога» (Радислав Койич)
• 1996 / «Њихови дани» (Борисав Джорджевич)

Рибља чорба и «компания»

Вместе с Гораном Бреговичем в 1984 году группа записывает песню «Педикулис пубис», а в 1985 — «Диско мишич».

В 1998 году вместе с Нелле Карайличем появляются на свет «Победничка химна» и «Губитничка химна», посвящённые футбольной теме.

3 июля 2004 Riblja CORBA вместе с белградской группой Zabranjeno Pušenje провели концерт в Белграде в районе Ušće. Концерт приурочен к празднованию двадцатипятилетия на сцене Riblja CORBA и двадцатилетия на сцене Zabranjeno Pušenje. Концерт больше всего запомнился тем, что Zabranjeno Pušenje закончили выступление примерно через полчаса и бросали различные предметы на сцене. Так же в концерте принимали участие Negative , Prljavi Inspektor Blaža i Kljunovi , Bjesovi , Alogia , Roze Poze , Abonos , Kraljevski Apartman , Đorđe David и другие.

Ссылки

• [www.riblja-corba.com/ Официальный сайт]
• [music.yandex.ru/#!/artist/355035 Песни Рибля чорба онлайн] на сайте Яндекс.Музыка.

Отрывок, характеризующий Рибля чорба

Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
«Ну, еще, еще наддай!» – обращался он мысленно к этим звукам и опять пускался скакать по линии, всё дальше и дальше проникая в область войск, уже вступивших в дело.
«Уж как это там будет, не знаю, а всё будет хорошо!» думал Ростов.
Проехав какие то австрийские войска, Ростов заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в дело.
«Тем лучше! посмотрю вблизи», подумал он.
Он поехал почти по передней линии. Несколько всадников скакали по направлению к нему. Это были наши лейб уланы, которые расстроенными рядами возвращались из атаки. Ростов миновал их, заметил невольно одного из них в крови и поскакал дальше.
«Мне до этого дела нет!» подумал он. Не успел он проехать нескольких сот шагов после этого, как влево от него, наперерез ему, показалась на всем протяжении поля огромная масса кавалеристов на вороных лошадях, в белых блестящих мундирах, которые рысью шли прямо на него. Ростов пустил лошадь во весь скок, для того чтоб уехать с дороги от этих кавалеристов, и он бы уехал от них, ежели бы они шли всё тем же аллюром, но они всё прибавляли хода, так что некоторые лошади уже скакали. Ростову всё слышнее и слышнее становился их топот и бряцание их оружия и виднее становились их лошади, фигуры и даже лица. Это были наши кавалергарды, шедшие в атаку на французскую кавалерию, подвигавшуюся им навстречу.
Кавалергарды скакали, но еще удерживая лошадей. Ростов уже видел их лица и услышал команду: «марш, марш!» произнесенную офицером, выпустившим во весь мах свою кровную лошадь. Ростов, опасаясь быть раздавленным или завлеченным в атаку на французов, скакал вдоль фронта, что было мочи у его лошади, и всё таки не успел миновать их.
Крайний кавалергард, огромный ростом рябой мужчина, злобно нахмурился, увидав перед собой Ростова, с которым он неминуемо должен был столкнуться. Этот кавалергард непременно сбил бы с ног Ростова с его Бедуином (Ростов сам себе казался таким маленьким и слабеньким в сравнении с этими громадными людьми и лошадьми), ежели бы он не догадался взмахнуть нагайкой в глаза кавалергардовой лошади. Вороная, тяжелая, пятивершковая лошадь шарахнулась, приложив уши; но рябой кавалергард всадил ей с размаху в бока огромные шпоры, и лошадь, взмахнув хвостом и вытянув шею, понеслась еще быстрее. Едва кавалергарды миновали Ростова, как он услыхал их крик: «Ура!» и оглянувшись увидал, что передние ряды их смешивались с чужими, вероятно французскими, кавалеристами в красных эполетах. Дальше нельзя было ничего видеть, потому что тотчас же после этого откуда то стали стрелять пушки, и всё застлалось дымом.
В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек.
«Что мне завидовать, мое не уйдет, и я сейчас, может быть, увижу государя!» подумал Ростов и поскакал дальше.
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.
Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.