Рубато
Рубато, tempo rubato (дословно «украденное время», от итал. rubare «красть») — варьирование темпа при исполнении произведения академической музыки, несколько отклоняющееся от заданной композитором темповой инструкции. Один из элементов трактовки произведения исполнителем.
Термин предложен Пьетро Франческо Този в его трактате «Взгляды древних и современных певцов» (итал. Opinione de' cantori antichi e moderni; 1723).
Склонность широко прибегать к использованию рубато в ряде случаев выступает характеристикой индивидуального исполнительского стиля. Так, Чарльз Бёрни писал о Франческо Джеминиани, что его многочисленные и неожиданные рубато привели в 1711 г. к его отставке с поста руководителя оркестра в оперном театре Неаполя, поскольку музыканты оркестра не могли за ним следовать[1]. Широким использованием рубато славился Фредерик Шопен, особенно при исполнении собственной музыки[2], что, по мнению музыковеда Ольги Скорбященской, связано с тем, что Шопен «учился искусству исполнения у великих певцов ХIХ века»[3].
Теодор Адорно в курсе лекций «Введение в социологию музыки» замечал, что игра рубато — далёкий отзвук свободного, импровизационного музицирования, предшествовавшего кодифицированной академической музыке новейшего времени[4].
Источники
- ↑ Charles Burney. A General History of Music. — London, 1789 (2nd ed.). — IV, p. 641.
- ↑ John F. Strauss. The puzzle of Chopin’s Tempo Rubato. // Clavier 22, no. 5 (May-June 1983).
- ↑ [www.audiomagazine.ru/text.php?id=rpkcd О. Скорбященская. Рахманинов. Падеревский. Корто] // АудиоМагазин.
- ↑ «То, что не приручено, не освящено твердым порядком, все вагантское, бродячее, необузданное, их последние жалкие следы в игре „рубато“…» — Т. Адорно. Введение в социологию музыки: Двенадцать теоретических лекций. / Перевод А. В. Михайлова. // Т. Адорно. Избранное: Социология музыки. — М.—СПб.: Университетская книга, 1999. — С.19.
Напишите отзыв о статье "Рубато"
Литература
- Richard Hudson. [www.questia.com/PM.qst?a=o&d=60480485 Stolen Time: The History of Tempo Rubato]. — Oxford: Clarendon Press, 1997. — 473 pp.
Отрывок, характеризующий Рубато
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
