Саламниус, Маттиас

Маттиас Саламниус
Mattias Salamnius
Дата рождения:	1650(1650)
Место рождения:	Северная Остроботния, Великое герцогство Финляндское
Дата смерти:	21 января 1691(1691-01-21)
Место смерти:	Паргас, Великое герцогство Финляндское
Гражданство:	Швеция
Род деятельности:	поэт, переводчик
Язык произведений:	финский

Маттиас Саламниус (фин. Mattias Salamnius; 1650, предположительно в Северной Остроботнии, Великое герцогство Финляндское в составе Швеции — 21 января 1691, Паргас) — финский священник, поэт, переводчик.

Биография

О жизни его известно очень мало, некоторая информация является неподтвержденной. По некоторым источникам, Маттиас Саламниус мог учиться в Упсальском или Дерптском университете, в 1680—1686 гг. он служил капелланом в Губаницком евангелическо-лютеранском приходе на территории шведской провинции Ингерманландия. Губаницкий приход (фин. Kupanitsa) был основан в 1656 году во времена шведского владычества в Невском крае и просуществовал до 1938 года. Восстановлен в 1988 г.

Творчество

Одно из наиболее примечательных сочинений Саламниуса — «Illo-laulu Jesuxesta», что в переводе с финского означает «Песнь радости об Иисусе», представляет собой переложение Нового Завета калевальским стихом (29 глав и 2265 строф). Оно было впервые опубликовано в 1690 году. Данное сочинение единовременно продолжает традицию апокрифических песен об Иисусе Христе и святых, некогда бывших в финноязычном эпосе, и также оно привносит собственное восприятие в эту традицию, предоставляя материал для последующих сочинений.

Отличительная особенность так называемого калевальского стиха, распространённого в народной поэтической традиции многих прибалтийско-финских народов, в русле которой находится творчество Саламниуса — короткий восьмисложный стих, не содержащий рифм, но изобилующий аллитерацией. Для него также является характерным повторение синонимов в двух рядом стоящих стихах, так что из каждого следующего стиха создается парафраз предыдущего. Калевальские стихи, как правило, исполнялись двумя рунопевцами, первый из которых (учитель) начинал строку, а второй (ученик) её дословно повторял, что способствовало усвоению традиции устным способом.

«Песнь радости об Иисусе» имеет не только высокохудожественную ценность. Она примечательна как попытка донести слово Божие до народных масс доступным для народа способом. В сочинении лаконично, в поэтически стремительной манере, повествуется о рождении, жизни, гибели и воскресении Иисуса Христа. Написанное в поэтической форме, близкой к финскому фольклору и выдержавшее шестнадцать переизданий, произведение Саламниуса пользовалось популярностью в народе, а многие его фрагменты исполнялись народными певцами на мелодии древних рун.

Литература

• Александрова Е. Л., Браудзе М. М., Высоцкая В. А., Петрова Е. А. История финской Евангелическо-лютеранской церкви Ингерманландии. — СПб.: Гйоль, 2012. — 364 с. ISBN 978-5-904790-08-0.
• Крылов П. В. Ингрия, ингерманландцы и Церковь Ингрии в прошлом и настоящем: статьи и лекции разных лет. — СПб.: Гйоль, 2012. — С. 32. ISBN 978-5-904790-15-8.

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/ivl/vl4/vl4-2792.htm ФЭБ: Марцина. Финская литература XVII в.]

Отрывок, характеризующий Саламниус, Маттиас

Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.