Себастиан, Дороти

Дороти Себастиан
Dorothy Sebastian
Студийная фотография 1927 года
Дата рождения:	26 апреля 1903(1903-04-26)
Место рождения:	Бирмингем, США
Дата смерти:	8 апреля 1957(1957-04-08) (53 года)
Место смерти:	Вудленд-Хиллз, США
Гражданство:	США
Профессия:	актриса
Карьера:	1925—1948

Дороти Себастиан (англ. Dorothy Sebastian, 26 апреля 1903 — 8 апреля 1957) — американская актриса.

Биография

Родилась и выросла в городе Бирмингем в штате Алабама в семье священника и портретистки. После окончания школы поступила в Университет Алабамы, но вскоре бросила учёбу ради желания стать артисткой. Себастиан перебралась в Нью-Йорк, где стала заниматься танцами и брать уроки ораторского искусства, чтобы избавиться от своего южного акцента. В 1924 году, после ряда неудачных проб, она получила небольшую роль в одной из бродвейских пьес, а годом позже дебютировала в кино. Заключив пятилетней контракт с «MGM» актриса появилась в фильмах «Калифорния» (1927), «Наши танцующие дочери» (1928), «Женщина дела» (1928), «Брак назло» (1929) и «Единый стандарт» (1929).

К моменту завершения контракта с «MGM», актриса так и не добилась более крупных ролей, играя только персонажей второго плана. В 1930 году она вышла замуж за актёра Уильяма Бойда, после чего её появления в кино стали заметно реже. После развода в 1936 году, она всего пару раз появилась в кино, сыграв эпизодические роли в фильмах «Дитя Аризоны» (1939) и «Среди живущих» (1941). Имя актрисы неоднократно фигурировало в ряде судебных дел, связанных с её уклонением от уплаты налогов, вождением автомобиля в нетрезвом виде и разводом с Бойдом.

В годы Второй мировой войны Себастиан работала рентгенологом на оборонном заводе, периодически играя в небольших театральных постановках. В 1947 году она вышла замуж за бизнесмена Гарольда Шапиро, брак с которым продлился до конца её жизни. Дороти Себастиан скончалась от рака в доме актёров кино и телевидения в Вудленд-Хиллз в апреле 1967 года, не дожив пары недель до своего 54 дня рождения. Актриса была похоронена на кладбище Святого креста в Калвер-Сити, штат Калифорния. Её вклад в киноиндустрию США отмечен звездой на Голливудской аллее славы.

Отрывок, характеризующий Себастиан, Дороти

Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]