Севери, Томас

Томас Сейвери
Дата рождения:	ок. 1650
Место рождения:	Англия
Дата смерти:	1715(1715)
Место смерти:	Англия

То́мас Се́вери (англ. Thomas Savery; 1650—1715) — английский механик, изобретатель. Один из создателей первого теплового (парового) двигателя.

Биография

Родился предположительно в 1650 году в Шилстоне близ Модбери, Девоншир.

Управляющий одной из шахт в Корнуолле.

F.R.S. (Fellow of the Royal Society) — Член Королевского общества (английской академии наук). Скончался в мае 1715 в Лондоне. 2 июля 1698 Севере запатентовал первый паровой двигатель, " новое изобретение для подъёма воды для всех видов мельниц с помощью двигательной силы огня, будет иметь большое использование и преимущества ". [2 ] Он показал его в Лондонском королевском обществе 14 июня 1699 . Патент не содержал иллюстрации или даже описания, но в 1702 Севере описал машину в своей книге Друг шахтера, или двигатель для подъёма воды огнём, [ 3 ] в которой он утверждал, что он может откачивать воду из шахт .

Машина Севери

Внешние изображения
	Описание

Машина Севери — это паровой насос, а не двигатель: в нём не было цилиндра с поршнем, который при своем перемещении приводил бы что-то в движение . Самое важное в этом устройстве было то, что пар для работы насоса, образовывался в отдельном котле . Происходило это так. В котле, который непрерывно топили, образовывался пар . Открывая кран на трубе, можно было впускать пар в насосный резервуар. От него отходили две трубы: одна (всасывающая) опускалась в шахту, другая (нагнетательная) проходила в сточный жёлоб.

Когда в резервуар пускали пар, он начинал выталкивать имеющуюся в нём воду по нагнетательной трубе в сточный жёлоб. Затем подачу пара прекращали и по специальной трубке впускали в резервуар холодную воду . Пар конденсировался, превращаясь в воду, и занимал небольшой объём, то есть в резервуаре образовалось пониженное давление. Вода шахты вытеснялась атмосферным давлением, направлялась по всасывающей трубе в «пустой» резервуар. На всасывающей и нагнетательных трубах были установлены клапаны, пропускали воду только из шахты в резервуар и из резервуара в сточный жёлоб, в обратном же направлении они воду не пропускали.

Севери довольно осторожно относился к тому, насколько мощным был его насос, и был первым, кто использовал термин «лошадиная сила» . У насоса Севери были серьезные недостатки: он был маломощным, «съедал» во время работы очень много топлива, работал прерывисто — вода откачивалось отдельными порциями. Его нельзя было использовать как универсальный двигатель для привода различных машин и механизмов, так как они в большинстве своем работают непрерывно . Тем не менее установка Севере помогла изобретателям воспринять простую мысль, что в паровых машинах следует пользоваться паром из отдельного котла.

Патент на «огневой двигатель»

2 июля 1698 года получил первый в мире королевский патент на «новое изобретение для подъёма воды и создания движения на любом заводе посредством движущей силы огня, которое будет иметь большое применение и преимущество для осушения шахт, снабжения городов водой, и для работы любых заводов при отсутствии водных потоков или постоянно дующих ветров; сроком на 14 лет; на обычных условиях», другими словами, на паровой насос, который он сам называл «fire engine» — огневой двигатель.

Есть основания полагать, что в 1699 году состоялась презентация изобретения (действующего макета) правящему королю Великобритании Вильгельму III Оранскому. Эти демонстрации дали определенные положительные результаты. Изначально патент защищал изобретение Севери сроком на 14 лет, но после демонстраций специальным Законом Парламента, который назывался «Закон об огненном двигателе» («Fire Engine Act») срок действия патента был увеличен до 21 года.

Автор книги «Друг шахтера, или двигатель для подъёма воды огнём» («The Miner’s Friend; or, An Engine to Raise Water by Fire», Pater Noster Row, 1702 г.), в которой описывается устройство и принцип действия «огневого двигателя», причем вторая часть книги построена в духе «ЧаВо» — в виде ответов автора книги на вопросы воображаемого покупателя. Книга подписана Capt. Thomas Savery.

Вследствие этого можно часто увидеть (даже в университетской литературе), что якобы капитан Севери был военным инженером.

«Thomas Savery c. 1650—1715, English engineer. He became a military engineer, rising to the rank of captain by 1702.» (The Columbia Encyclopedia, Sixth Edition.)

«Томас Севери, примерно 1650—1715, английский инженер. Он был военным инженером, получившим звание капитана в 1702 году.» (Колумбийская энциклопедия, Шестое издание, Колумбийский университет, Нью-Йорк, США.) «Savery, Thomas (c. 1650—1715). Savery was a military engineer who attained the rank of trench master by 1696, and acquired the title of ‘Captain’.» [The Oxford Companion to British History.]

«Севери Томас (примерно 1650—1715). Севери был военным инженером, который получил звание окопного мастера (возможно, лучше „trench master“ перевести как „командир саперов“?) в 1696 году и добился чина Капитана.»

Сведения о военной службе капитана Севери сильно преувеличены. Об был одним их шахтёрских капитанов.

ШАХТНЫЙ КАПИТАН. Обычно одевался в белое рабочее пальто. Это был менеджер, который повседневно управлял месторождением. На больших шахтах было несколько Капитанов, каждый из которых отвечал за определенный участок и «Травяной Капитан», руководящий рабочими, занятыми на поверхности.

(The MINE CAPTAIN. Usually dressed in a white drill coat, was the Manager who looked after the day to day running of the mine. Large mines had several Captains, each responsible for a particular section and a «Grass Captain» for the surface workers.)

Предположительно, самый первый «огневой двигатель» Томас Севери установил на шахте Вил Вор (Wheal Vor) на южном побережье Корнуолла, недалеко от деревни Карлин (Carleen), расположенной примерно в 2 милях к северо-западу от Хэлстона (Helston).

В 1717-18 году «огневой двигатель» по указу царя Петра I был установлен в Санкт-Петербурге для снабжения водой около 50 фонтанов Летнего сада. Руководил изготовлением и установкой не кто иной, как Жан Теофиль Дезагулье, француз по происхождению, ставший священником довольно высокого ранга в Англии и главой первой английской масонской ложи. Вот как об этом пишет сам Дезагулье:

«Начиная с 1717 или 1718 года, я построил семь усовершенствованных огневых двигателей. Первый — для покойного Царя Петра Первого, для его сада в Петербурге.»

Версия открытия и обвинения в плагиате

Ж.Т.Дезагулье (англ.) явно недолюбливал Томаса Севери, так как в своей «Экспериментальной философии», по сути, являющейся первым в мире курсом общей физики, так описал изобретение шахтёрского капитана [J.T.Desaguliers A Course of Experimental Philosophy Vol.2. — London, M.DCC.XLIV(1744)]:

«Прочитавший книгу маркиза Вустера (Имеется в виду книга „A Century of Inventions“, напечатанная в Лондоне в 1663 году.) капитан Севери был первым, кто на практике поднял воду огнём и предложил этот способ для осушения шахт. Его двигатель описан в Словаре Хэрриса, (см. слово Двигатель), который, будучи сравнен с описанием маркиза Вустера, был просто заимствован оттуда. Это факт капитан Севери отрицал, и, чтобы лучше его скрыть, скупил все книги маркиза Вустера, которые он смог найти в Pater-Noster-Row и в других местах, и сжег их в присутствии некоего джентльмена, своего друга, который и сказал мне об этом.

Севери утверждал, что узнал про силу пара случайно, и даже придумал историю, чтобы заставить людей поверить в это. То есть: он выпил флягу флорентийского в таверне и бросил пустую флягу в огонь, после чего потребовал таз с водой, чтобы вымыть руки. Заметив, что остатки вина заполнили флягу паром, он взял флягу за горлышко и погрузил отверстие в воду в тазу, и вода стала немедленно заполнять флягу под действием атмосферного давления.

Он не мог сделать этого никогда — ни тогда, ни умышленно провести такой эксперимент впоследствии, что я и доказываю: Я провел такой Эксперимент преднамеренно, приблизительно с половиной стакана вина, оставленным во фляге, которую я держал над огнём до выкипания. Затем надел толстую перчатку, чтобы не обжечься, и погрузил отверстие под воду в тазу. Однако атмосферное давление было настолько велико, что с силой выбило флягу из моей руки, и бросило её в потолок. Поскольку то же самое должно было произойти и с капитаном Севери, если бы он когда-либо проводил подобный эксперимент, то он не стал бы рассказывать про такой замечательный случай, украшающий его рассказ.»

Сочинения

• Savery Tomas. The Miner’s Friend; or, An Engine to Raise Water by Fire. — London, Pater Noster Row, MDCCII (1702).

Литература

• J.T.Desaguliers. A Course of Experimental Philosophy Vol.2. — London, M.DCC.XLIV(1744).
• Виргинский В. С. Очерки истории науки и техники XVI—XIX веков (до 70-х гг.). — М: Просвещение, 1984. — 287 с. — 100 000 экз.
• Конфедератов И. Я. История теплоэнергетики. Начальный период (17—18 вв.). — М.-Л., 1954.

Ссылки

• Севери Томас — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Севери, Томас

– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.