Соловьёв, Владимир Александрович (драматург)

Владимир Александрович Соловьёв
Род деятельности:	драматург, поэт, переводчик
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	историческая драма, стихотворение
Язык произведений:	русский
Премии:

Владимир Александрович Соловьёв (1907—1978) — русский советский драматург. Лауреат двух Сталинских премий второй степени (1941, 1946).

Биография

В. А. Соловьёв родился 26 марта (8 апреля) 1907 года в городе Сумы. Работал монтёром на заводе, затем в комсомольских организациях. Начал литературную деятельность со стихов, но вскоре перешёл к драматургии. Маков Н. И., в неопубликованных воспоминаниях «Дети октября» («Штрихи воспоминаний»), Ленинград, 1965, пишет:

«Помню, как впервые появился в редакции „Красной газеты“ новый поэт с 3-й электростанции, с полным краснощеким лицом и веселыми, немного озорными глазами. Он подошел к заведующему отделом на „Фабриках и Заводах“ тов. Рабиновичу и отрекомендовался:

— Владимир Соловьев! Впоследствии лауреат государственной премии, автор известных пьес: „Фельдмаршал Кутузов“, „Великий государь“ и других, Соловьев принес стихи, аккуратно написанные на хорошей меловой бумаге. У него была привычка громко читать свои произведения перед „резцовцами“.

„Вдали качается желтеющее брюхо / Беременной Земли…“

декламировал Соловьев, расхваливая довольно смелые, в то время, образы своих стихов. <…>

В 1928 году мне довелось работать вместе с Владимиром Соловьевым: в журнале „Лен. Металлист“ юмористическую страничку мы выпускали под редакцией Михаила Козакова — автора известных романов „Человек, падающий ниц“, „Девять точек“ и др.»

Писал преимущественно пьесы в стихах на исторические и социальные темы. Перевёл на русский язык пьесы «Сирано де Бержерак» Э. Ростана, «Наказание без мщения» Лопе де Вега, «Певец народа» К. Джантошева, «Хамза» К. Яшена. Автор либретто оперы «Денис Давыдов» (1957).

Как правило, Соловьёв пишет сложным стихом. Его пьесы свидетельствуют об опытности автора, но не о глубине.

В. А. Соловьёв умер 30 января 1978 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 1).

Творчество

• Историческая дилогия в стихах
• «Великий государь» ( « Иван Грозный», « Царь Иван») (1945) (об Иване Грозном). В изначальной версии пьесы это дальновидный правитель, вынужденный в интересах государства применять насилие. В версии 1955 года в соответствии с новой партийной линией и исторической правдой царь кается, что погубил невинных людей.
• «Царь Юрий» (пост. 1966)

• «Мы олонецкие» (1932)
• «Личная жизнь» (1934)
• «Чужой» (1938) — разоблачение вредительства в промышленности
• «Фельдмаршал Кутузов» (1939, первоначальное название «1812 год»)
• « Переправа» (1943) — драматическая поэма
• «Дорога победы» (1948) — о подпольщиках
• «Победителей судят» ( 1950) (о Парижской Коммуне)
• «Золотая чума» (1952) (о Парижской Коммуне)
• «Хамелеоны» (1957) — сатира
• «Опасная профессия» (1958) — о подпольщиках
• «Призрак в Париже» (1960) — переработанная версия пьес " Победителей судят" и " Золотая чума ( Измена нации)"
• «Гибель поэта» (1961) (о А. С. Пушкине)
• «Денис Давыдов» (1963)
• «Маленькое колёсико истории» (1963) — киносценарий на антирелигиозную тему
• «Яблоки, которые не продаются» ( 1966) — телепьеса
• «Мыслящие, любящие и одержимые» (пост. 1968)

• Сборники стихотворений
• «Двадцатая весна» (1929)
• «Ну, и типы!» (1930)

Награды и премии

• Сталинская премия второй степени (1941) — за пьесу «Фельдмаршал Кутузов» (1939)
• Сталинская премия второй степени (1946) — за пьесу «Великий государь» (1945)

Отрывок, характеризующий Соловьёв, Владимир Александрович (драматург)

Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.