Уцшнайдер, Петер

Петер Уцшнайдер
Гражданство	Германия Германия
Дата рождения	6 марта 1946(1946-03-06) (78 лет)
Место рождения	Мурнау-ам-Штаффельзее, Бавария
Рост	182 см
Вес	87 кг
Карьера
Позиция	разгоняющий
Клуб	SV Ohlstadt
Статус	завершил карьеру
Медали
Олимпийские игры Золото Саппоро 1972 двойки Бронза Саппоро 1972 четвёрки Бронза Инсбрук 1976 четвёрки Чемпионаты мира Золото Лейк-Плэсид 1969 четвёрки Серебро Санкт-Мориц 1970 двойки Серебро Санкт-Мориц 1970 четвёрки Бронза Червиния 1971 четвёрки Золото Лейк-Плэсид 1973 двойки Бронза Лейк-Плэсид 1973 четвёрки Золото Санкт-Мориц 1974 двойки Золото Санкт-Мориц 1974 четвёрки Серебро Червиния 1975 четвёрки
Последнее обновление: 21 января 2012

Петер Уцшнайдер (нем. Peter Utzschneider, 6 марта 1946, Мурнау-ам-Штаффельзее, Бавария) — западно-германский бобслеист, разгоняющий, выступавший за сборную ФРГ в конце 1960-х — середине 1970-х годов. Участник трёх зимних Олимпийских игр, обладатель золотой и бронзовой медалей Саппоро, бронзовый призёр Инсбрука, чемпион мира и Европы.

Биография

Петер Уцшнайдер родился 6 марта 1946 года в городе Мурнау-ам-Штаффельзее, земля Бавария. С ранних лет полюбил спорт, позже увлёкся бобслеем и, пройдя отбор в национальную команду ФРГ, в качестве разгоняющего начал выступать на крупнейших международных соревнованиях, при этом его пилотом практически на всю карьеру стал Вольфганг Циммерер.

Показав неплохие результаты, они удостоились права защищать честь страны на Олимпийских играх 1968 года в Гренобле, где, тем не менее, не смогли добраться до призовых мест, приехав седьмыми в двойках и лишь девятыми в четвёрках. На играх 1972 года в Саппоро команда финишировала уже гораздо лучше, они с Циммерером вдвоём завоевали золотые медали, а все члены четырёхместного экипажа, разгоняемого Уцшнайдером, получили по бронзовой награде. Последними для спортсмена стали Олимпийские игры 1976 года в Инсбруке, в ходе которых он пополнил свою медальную коллекцию бронзой в четвёрках. В двойках уже не соревновался, так как его место занял молодой разгоняющий Манфред Шуман.

Помимо всего прочего, Петер Уцшнайдер имеет в послужном списке девять медалей с чемпионатов мира, в том числе четыре золотые, три серебряные и одну бронзовую. Десять раз занимал призовые места на европейских первенствах, из них пять раз был первым.

Ссылки

• [www.fibt.com/index.php?id=109 Список призёров чемпионата мира на официальном сайте FIBT]  (англ.)
• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/ut/peter-utzschneider-1.html Петер Уцшнайдер]  (англ.) — результаты олимпийских выступлений на sports-reference.com

Отрывок, характеризующий Уцшнайдер, Петер

Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.