Шипинская земля
Шипинская земля — историческое название самоуправляемых русинских земель северо-восточного Прикарпатья, существовавших как автономная территориально-экономическая единица с конца ХIII до середины ХV века[1]. Самоуправление в этих землях возникло как следствие ослабления власти Галицко-Волынского княжества под ударами татаро-монголов. Однако, из-за многочисленных речных преград, последние сюда добирались крайне редко, а потому торговый путь Львов-Сучава остался нетронутым, что позволяло шипинскому населению организовывать довольно прибыльные ярмарки и некоторое время вести довольно независимый образ жизни. Последнее привлекало сюда скотоводов-валахов, теснимых венграми из Трансильвании. Местные русины, как и валахи, придерживались православия.
Содержание
Население
В период расцвета, в конце XIV — начале XV вв. в Шипинской территории насчитывалось свыше ста сёл, часть из которых возникла здесь еще во времена Киевской Руси (Васлиев, Онут, Кицмань, Репужинцы, Кучуров), другие появились уже здесь в период расцвета местного самоуправления в конце XIII — начале XIV ст. (Лужаны, Глыбока, Вашковцы), и пара-тройка новых сёл возникла с приходом валахов (румын) в XIV веке (Рокитна, Тарасовцы).
География
В период своего расцвета в состав Шипинской земли входили Северная Буковина и Хотинщина, то есть, приблизительно та же территория, которую занимает современная Черновицкая область. Центром этих земель было поселение Шипинцы, славившееся большими ярмарками, специализировавшимися на продаже скота, поступавшего в том числе и из Семиградья.
Административно Шипинская держава делилась на 3 волости:
- Цецинщина (к западу от Черновцов),
- Хотинщина
- Хмелёвщина с центров в Хмелёве (около селя Карапчив, в долине р. Черемош).
Центры волостей занимали укрепленные «градами», от которых до наших дней дошли только остатки[2].
История
В 1349 г. Шипинская земля попала в зависимость от католической Польши. Борясь с последней, шипкинское население предпочло объединиться с Молдавским княжеством, в составе которого она сохраняла автономию, постепенно ликвидированную.
Напишите отзыв о статье "Шипинская земля"
Примечания
Литература
- Жуковский А. И. «История Буковины», часть 1-2 (1991—1993)
- Кордуба М. М. Молдавсько-польська границя на Покутті до смерти Стефана Великого. Зб. НТШ. Л., 1906
- Тимощук В. Шипинська земля за археологічними даними. Минуле і сучасне Північної Буковини. Випуск 2. К., 1973
- Balan T. Tara Sipenitului. Черновцы, 1926
Отрывок, характеризующий Шипинская земля
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
