Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности

Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (англ. House Un-American Activities Committee) — комиссия палаты представителей конгресса США, действовавшая в 1934—1975 годах. Создана в 1934 году для борьбы с «подрывной и антиамериканской пропагандой».

В 1938 году получила статус временной комиссии, в 1946 году — статус постоянной комиссии. В 1969 году переименована в «Комиссию по внутренней безопасности». С юридической точки зрения прилагательное «неамериканская» (un-American) означало деятельность, источники финансирования которой находились за рубежом.

В середине 1940-х годов преследованию подверглись многие известные персоны, например Чарли Чаплин, Бертольд Брехт, Поль Робсон и другие. В 1947 году комиссия начала преследование деятелей Голливуда. Ряду кинематографистов были разосланы повестки с требованием прибыть на публичные слушания, многие из них были включены в «чёрный список». Некоторые представители искусства не выдерживали давления спецслужбы и кончали жизнь самоубийством, например Филип Лоеб ([en.wikipedia.org/wiki/Philip_Loeb Philip Loeb]), попавший по доносу в список [www.spartacus.schoolnet.co.uk/USAredC.htm Red Channels], содержавший 151 фамилию.

Комиссия часто ассоциируется с деятельностью сенатора Джозефа Маккарти, возглавлявшего в середине 1950-х годов Постоянный подкомитет по расследованиям сената, проводивший аналогичные слушания. Маккарти объявил, что имеет список из 205 неблагонадёжных сотрудников Госдепартамента. Затем список был пополнен ещё тремя тысячами американских чиновников. Многие фигуранты списка были уволены с работы. После проверки книжных фондов публичных библиотек было изъято около 30 тысяч наименований книг прокоммунистической направленности. После спада маккартизма антикоммунистическая направленность комиссии постепенно сошла на нет.

В книге «Страх перед свободой» (1952) бывший генеральный прокурор США Фрэнсис Биддл подробно описывает «инквизиторскую» деятельность комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. Комиссия терроризировала всю Америку. Сам Конгресс, пишет Биддл, постепенно «превратился в пленника своего детища… Он боится положить конец безумному курсу комиссии». В качестве одного из ярких примеров судебного произвола автор приводит процесс десяти деятелей Голливуда, инсценированный этой комиссией. Биддл показывает юридическую несостоятельность процесса.

В 1953 году вышла пьеса американского драматурга Артура Миллера «Суровое испытание» о судебном процессе над салемскими ведьмами, в которой звучал намёк на деятельность комиссии. В 1956 году Миллер был вызван в комиссию и обвинён в неуважении к Конгрессу.

Члены

• Вурхис, Хорас
• Никсон, Ричард

См. также

• Охота на ведьм
• Маккартизм
• Комиссия Деккера — Виска

Ссылки

• [www.kommersant.ru/doc/2287201 Максим Соколов. Однажды в Америке]

Отрывок, характеризующий Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности

– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.