Абаеведение

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Абаеведение (каз. Абайтану) — раздел мирового и казахского литературоведения, изучающий жизнь и творчество Абая Кунанбаева, его философские, эстетические и общественные взгляды. У истоков абаеведения стояли Алихан Бокейханов, Ахмет Байтурсынов и Миржакип Дулатов.



Периоды развития

Начальный период развития абаеведения составляют первые публикации произведений Абая с комментариями и краткими биографическими сведениями (1909—1917). Первый сборник под названием «Стихи казахского поэта Ибрагима Кунанбаева» (140 стихотворений и поэмы «Искандер» и «Масгут») подготовлен и издан Какитаем Ыскакулы и сыном Абая — Турагулом (Санкт-Петербург, 1909). Последующие издания основывались на записях стихов Абая, сделанных Мурсеитом Бикеулы, так как рукописи самого поэта не сохранились, а его стихи распространялись в народе в устной форме. В 1914 году в Москве издана книга «Восточный сборник» с материалами о жизни и творчестве Абая и переводами его стихов на русский язык. В 1916 году в Оренбурге вышла книга «Терме Абая» Самата Абишулы. Литературно-критические публикации появились в начале XX века. В многотомном собрании «Россия. Географическое описание нашей Родины» (Санкт-Петербург, 1904) А. Сидельников охарактеризовал Абая как представителя нового направления казахской литературы. А. Байтурсынов в статье «Қазақтың бас ақыны» в газете «Қазақ» дал высокую оценку Абаю: «Во все времена среди всех известных казахских поэтов не было поэта лучше Абая». Вслед за А. Бокейхановым, А. Байтурсыновым, М. Дулатовым о творческом пути Абая пишут Н. Рамазанов, Г. Сагди, И. Мустамбайулы, Н. Н. Белослюдов и др.

Второй период развития абаеведения (1918—1940) связан с исследованиями М. О. Аузова, который начал работу по систематизации и периодизации художественного наследия Абая. Он создал первую научную биографию классика казахской поэзии и опубликовал ряд исследований о нём; внёс значительный вклад в формирование и развитие абаеведения как отдельной области науки. Дальнейшему развитию абаеведения способствовала творческая деятельность И. Джансугурова и К. Жубанова (1934).

Третий период развития абаеведения (1940—1970-е) характеризуется активизацией изучения творчества Абая и переводов его произведений на многие языки мира. Вышли в свет научные труды С. Муканова, К. Жумалиева, Б. Кенжебаева, М. С. Сильченко, К. Мухамедханова, Т. Тажибаева, Б. Г. Ерзаковича. С 1940 года сочинения Абая на русском языке изданы 15 раз. В 1945—1960 годах вышли сборники поэта на узбекском, татарском, туркменском, монгольском, китайском, чешском, белорусском, латышском языках. В 1970 году в Москве издательством «Прогресс» выпущен сборник сочинений Абая на арабском и английском языках.

С 1980-х годов начинается новый период абаеведения. Десятки фундаментальных научных работ свидетельствуют о новом научно-теоретическом уровне абаеведения. Подготовлено и издано «Полное собрание сочинений Абая». Учёные Р. Сыздыкова, Т. Алимкулов, А. Нуркатов, М. Мырзахметов, Ж. Исмагулов, З. Ахметов, З. Кабдолов, Г. Есимов, Т. Кожакеев, Г. Муканов, Р. Сулым, В. Луцась и другие внесли значительный вклад в абаеведение. К 150-летию со дня рождения Абая во многих городах мира проведены научные конференции, посвящённые творчеству великого поэта. Произведения Абая изданы в Турции, Пакистане, Иране, Китае, переведены на французский, английский, немецкий и другие языки.

Источники

Напишите отзыв о статье "Абаеведение"

Ссылки

  • [www.abay.nabrk.kz/index.php?page=content&rootmenu=true&id=91 Абаеведение]
  • [www.kaznpu.kz/ru/?tm=about&lnk=lnk35 Научно-исследовательский центр «Абаеведения»]

При написании этой статьи использовался материал из издания «Казахстан. Национальная энциклопедия» (1998—2007), предоставленного редакцией «Қазақ энциклопедиясы» по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Абаеведение

Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.