Аранго, Хосе Агустин

Хосе Агустин Аранго

У этого человека испанская фамилия; здесь Аранго — фамилия отца, а Ремон — фамилия матери.

Хосе Агустин Аранго Ремон (исп. José Agustín Arango Remon, 24 февраля 1841 — 10 мая 1909) — колумбийский и панамский политик, организатор отделения Панамы от Колумбии.

Биография

Родился в 1841 году в городе Панама, его родителями были иммигрант с Кубы Хосе Агустин Аранго-и-Рамирес и панамка Томаса Ремон. Получил юридическое образование, работал в Панамской железнодорожной компании. В марте 1903 года был назначен представителем Департамента Панама в Конгрессе Колумбии. Когда Конгресс стал обсуждать Договор Хэя—Эррана — был одним из основных сторонников его ратификации. Когда стало ясно, что Конгресс, скорее всего, не станет ратифицировать договор — решил не ехать на продолжение сессии а остаться в родной Панаме.

С июня 1903 года он начал неформальные встречи с членами своей семьи, обсуждая, что можно будет сделать если Конгресс не ратифицирует договор. Один из руководителей железнодорожной компании помог ему наладить контакт с США. Когда 12 августа Конгресс не ратифицировал договор — Хосе Агустин Аранго организовал Революционную Хунту, а 4 ноября 1903 года стал президентом Временной правящей хунты, которая объявила об отделении Панамы от Колумбии и управляла страной до 19 февраля 1904 года. В 1907 году стал послом в США. Когда в 1908 году Хосе Доминго де Обальдия был избран президентом страны — стал primer Designado (лицом, исполняющим обязанности президента страны в случае его отсутствия или невозможности исполнять обязанности), а также до самой смерти был Министром внешних сношений.

Отрывок, характеризующий Аранго, Хосе Агустин

В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.