Отделение Панамы от Колумбии

Отделение Панамы от Колумбии — события 1903 года, приведшие к образованию независимого государства Панама.

Предыстория

После провозглашения в начале XIX века независимости от Испании Панамский перешеек вошёл в состав Республики Колумбия, после распада которой оказался в составе Республики Новая Гранада. В 1840—1841 годах там существовало самопровозглашённое Государство Перешейка.

В 1846 году Республика Новая Гранада и Североамериканские Соединённые Штаты подписали Договор о мире, дружбе, мореплавании и торговле, в соответствии с которым Соединённые Штаты обязывались гарантировать нейтралитет Панамского перешейка и свободное передвижение по нему между Тихим и Атлантическим океанами. С 1881 года начались работы по строительству Панамского канала, повысившие важность Перешейка. В соответствии с договором 1846 года, в 1885 году США пришлось ввести на перешеек войска во время Панамского кризиса.

В 1899—1902 годах в Колумбии разразилась очередная гражданская война. Когда при посредничестве США был подписан мир — не все представители противоборствующих сторон согласились его признать: к примеру, панамец Викториано Лоренсо не сложил оружия и продолжил борьбу против центрального правительства.

22 января 1903 года госсекретарь США Джон Хэй и колумбийский посол Томас Эрран подписали договор, в соответствии с которым США должны были получить в аренду на 100 лет полосу шириной 6 миль поперёк Панамского перешейка. Однако Конгресс Колумбии отказался его ратифицировать, и тогда США решили поддержать сепаратистов.

Создание независимого государства

Хосе Агустин Аранго представлял Департамент Панама в Конгрессе Колумбии. Когда он понял, что Конгресс, скорее всего, не ратифицирует договор Хэя-Эррана, то вернулся из Боготы в родную Панаму, и с июня 1903 года начал неформальные встречи с членами своей семьи, обсуждая, какие шаги могла бы предпринять Панама в случае нератификации договора.

После того, как 12 августа Конгресс Колумбии отверг договор, вокруг Аранго сформировалась группа заговорщиков, которые через Мануэля Амадора наладили контакт с США. Постепенно до Боготы дошли слухи о том, что на Перешейке что-то готовится. Предполагая, что речь идёт о никарагуанском вторжении в регион Колавебора на севере Панамы, правительство мобилизовало стрелковый батальон в Барранкилье. Командир батальона получил секретный приказ о смещении губернатора Панамы Хосе Доминго де Обальдии и военного коменданта Эстебана Уэртаса, которым в Боготе больше не доверяли.

Утром 3 ноября батальон высадился в Колоне, однако его перевозка по железной дороге в город Панама всячески тормозилась заговорщиками. Когда в итоге командир батальона прибыл в Панаму, он тут же был арестован Уэртасом. Узнав о происходящем, Джон Хаббард (командир находившейся в гавани Колона американской канонерки «Нэшвилл») прекратил высадку правительственных войск и не дал возможности осуществить их транспортировку, мотивируя это «нейтралитетом» железной дороги.

Воспользовавшись тем, что правительственные войска оказались блокированными в Колоне, Революционная Хунта объявила вечером 3 ноября 1903 года об отделении Перешейка от Колумбии и об образовании независимой Республики Панама. Узнав о происходящем, глава Муниципального совета округа Панама Деметрио Брид собрал 4 ноября 1903 года открытое заседание Муниципального совета на городской площади, где была избрана Временная правящая хунта Панамы, состоящая из Хосе Агустина Аранго, Федерико Бойда и Томаса Ариаса.

США признали новое государство 13 ноября, на следующий день это сделала Франция, а до конца 1903 года это сделали ещё 15 стран. 18 ноября госсекретарь США Джон Хэй и представитель Временной правящей Хунты Филипп-Жан Бюно-Варийя подписали договор о строительстве Панамского канала.

Из-за повреждения подводного кабеля в Боготе об отделении Панамы узнали только 6 ноября от своего посла в Эквадоре. Власти Колумбии несколько раз пытались вступить в переговоры с сепаратистами, но представители Панамы отказывались вернуться под власть Боготы; Колумбия признала независимую Панаму лишь в 1921 году.

В феврале 1904 года в Панаме собрался Конституционный национальный конвент, который избрал Мануэля Амадора первым официальным президентом страны.

Отрывок, характеризующий Отделение Панамы от Колумбии

Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.