Распад Великой Колумбии

Распад Великой Колумбии (исп. Disolución de la Gran Colombia) — события первой половины XIX века, в результате которых на месте государства Великая Колумбия оказались страны Эквадор, Венесуэла и Республика Новая Гранада.

Предыстория

Освободивший Южную Америку от испанского владычества Симон Боливар пытался создать на континенте единое государство, но ему противостояли местнические устремления различных групп, которые хотели обладать всей полнотой власти на своей территории, и не желали иметь власть над собой. В единое государство ему удалось объединить только север и северо-запад континента, где было образовано государство Колумбия (чтобы отличать от одноимённого современного государства, в исторических работах его называют «Великой Колумбией»).

В 1821 году Конгресс в Кукуте принял Конституцию 1821 года, в которой закреплялось разделение Великой Колумбии на три департамента: Кито, Кундинамарка и Венесуэла. Каждый департамент страны управлялся интендантом, назначаемым президентом, и губернатором. Боливар оставил вместо себя во главе страны вице-президента Сантадера, а сам во главе войск отправился на юг, продолжать освобождение континента от испанцев.

Мятеж Паэса

Действия Сантадера привели в 1824 году к конфликту с Хосе Паэсом, стоящим во главе департамента Венесуэла. Паэс написал Боливару, умоляя его вернуться и спасти страну от развала. Боливар потребовал от Сантадера согласиться на пересмотр Конституции и установление более жёсткого правления в стране, угрожая в противном случае отвернуться от него. Сантадер уступил, так как без поддержки Боливара не мог противостоять Паэсу.

Тем временем конфликт углублялся, и 30 апреля 1826 года Паэс объявил о неподчинении приказам, исходящим из Боготы. Боливар был вынужден отправиться на север, и 31 декабря 1826 года прибыл в Пуэрто-Кабельо, где объявил амнистию людям Паэса, а его самого признал верховным гражданским и военным правителем Венесуэлы. В обмен на это Паэс согласился подчиниться верховной власти Боливара. Таким образом, фактически была признана независимость Венесуэлы: Паэс не подчинялся вице-президенту страны Сантадеру. В результате стал разрастаться и углубляться конфликт между Боливаром и Сантадером, хотя внешне они продолжали соблюдать приличия.

Сентябрьский заговор

В 1828 году на конституционном конгрессе в Оканье случился открытый раскол между сторонниками Боливара и Сантандера по вопросу о будущем устройстве страны. После этого Боливар 27 августа 1828 года объявил себя диктатором и упразднил пост вице-президента. В ответ на это «федералисты» предприняли 25 сентября попытку убийства Боливара. Покушение не удалось, и Сантадер был вынужден отправиться в изгнание во Францию.

Война с Перу и смерть Освободителя

В 1828 году началась война между Перу и Колумбией, и Боливар был вынужден отправиться на юг. Тем временем в Колумбии стали распространяться слухи, будто бы в связи с ухудшением здоровья Боливар подыскивает себе в преемники одного из европейских принцев. Узнав об этом, Боливар решительно выступил против подобной идеи. Сам Боливар хотел видеть своим преемником Сукре, но к его удивлению Сукре отклонил его предложение стать вице-президентом Колумбии, заявив, что вначале нужно вернуть из ссылки Сантадера.

Летом 1829 года война с Перу закончилась, и Боливар вернулся в Боготу. По пути он узнал, что Паэс претендует на восстанавливаемый пост вице-президента, полагая, что раз раньше его занимал представитель Новой Гранады Сантадер, то теперь настала очередь представителя Венесуэлы (то есть Паэса). В связи с плохим состоянием здоровья Боливар 1 апреля 1830 года удалился из Боготы для лечения, а затем объявил об уходе в отставку. 4 мая Конгресс решил, что новым президентом страны станет Хоакин Москера, а пока он не прибудет в Боготу — его обязанности будет исполнять избранный вице-президентом Доминго Кайседо.

2 августа Кайседо был вынужден вновь начать исполнять обязанности президента из-за болезни Москеры. В это время в Боготе размещалось два батальона войск: из венесуэльцев, лояльных Боливару, и из колумбийцев, лояльных Сантандеру. Кайседо приказал передислоцировать венесуэльский батальон в город Тунха, что вызвало волнения среди проживающих в Боготе венесуэльцев. В последовавшей схватке батальон венесуэльцев разгромил батальон колумбийцев, и президент Москера с вице-президентом Кайседо покинули столицу. Чтобы спасти страну от развала (и надеясь вернуть Боливара на пост президента) министр обороны Рафаэль Урданета 5 сентября 1830 года провозгласил себя главой государства. Однако 17 декабря 1830 года Симон Боливар скончался.

Независимость Венесуэлы

В связи с тем, что конгресс, собиравшийся весной 1830 года в Боготе, не смог примирить различные фракции между собой, 6 мая 1830 года в Валенсии была провозглашена независимость Венесуэлы. Паэс был объявлен президентом Венесуэлы, а 22 сентября 1830 года в Валенсии была принята Конституция, окончательно закрепившая отделение Венесуэлы от Великой Колумбии.

Независимость Эквадора

Узнав о сепаратизме Венесуэлы, 13 мая 1830 года Южный округ провозгласил свою независимость под названием «республика Эквадор»; её главой стал Хуан Флорес. 19 и 20 мая об отделении от Колумбии и присоединении к Эквадору заявили департаменты Гуаякиль и Асуай. 14 августа в Риобамбе собралась Конституционная Ассамблея, и 22 сентября была принята Конституция Эквадора

Образование республики Новая Гранада

Ещё 10 ноября 1830 года генерал-комендант департамента Каука Хосе Обандо собрал в Буге Ассамблею, которая призвала к борьбе с диктатурой Урданеты. В феврале 1831 года объединённые силы Обандо и Хосе Лопеса перешли в наступление, и Урданета согласился на мирные переговоры, вернув 28 апреля власть законному президенту Москере.

В связи с фактическим распадом страны 15 ноября 1831 года была собрана Конституционная Ассамблея, которая с 23 ноября 1831 года установила власть временного правительства и избрала вице-президентом генерала Хосе Мария Обандо (в связи с отсутствием президента он стал, фактически, и. о.президента).

29 февраля 1832 года Национальный конвент, состоявший из представителей провинций Антьокия, Барбакоас, Картахена, Момпос, Нейва, Памплона, Панама, Пасто, Попайян, Сокорро, Тунха, Велес и Верагуас утвердил новую Конституцию, в соответствии с которой государство получило название «Республика Новая Гранада».

Отрывок, характеризующий Распад Великой Колумбии

– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.