Обандо, Хосе Мария

Хосе Мария Рамон Обандо-дель-Кампо José María Ramón Obando del Campo<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
вице-президент Новой Гранады
23 ноября 1831 — 10 марта 1832
Президент:	Франсиско Сантандер
Преемник:	Хосе Игнасио де Маркес
президент Новой Гранады
1 апреля 1853 — 17 апреля 1854
Предшественник:	Хосе Иларио Лопес
Преемник:	Хосе Мария Мело
Рождение:	8 августа 1795(1795-08-08) Коринто (Колумбия), Каука
Смерть:	29 апреля 1861(1861-04-29) (65 лет) Эль-Росаль (Кундинамарка)
Мать:	Ана Мария Креспо

У этого человека испанская фамилия; здесь Обандо — фамилия отца, а дель-Кампо — фамилия матери.

Хосе Мария Рамон Обандо-дель-Кампо (исп. José María Ramón Obando del Campo, 8 августа 1795 — 29 апреля 1861) — южноамериканский военный и политический деятель.

Биография

Хосе Мария родился в 1795 году в Коринто у матери-одиночки Аны Марии Креспо, и был крещён как Хосе Мария Рамон Ирагорри Креспо. В тогдашнем обществе церковные власти не могли позволить матери-одиночке растить ребёнка, и два года спустя он был передан в креольскую семью Хуану Луису Обандо-дель-Кастильо-и-Фриас и Антонии дель Кампо-и-Лопес, которые вырастили его как собственного сына и дали мальчику собственные фамилии. Так как они были верными подданными испанской короны, то после революционных событий в Новой Гранаде семье в 1811 году пришлось бежать на юг в Пасто.

В Пасто Хосе Мария Обандо вступил в армию генерала Себастьяна де ла Кальсада, и в 1819 году на стороне роялистов сражался против войск Симона Боливара. В 1822 году он сменил сторону, и стал делать карьеру в армии революционеров.

В 1826 году генерал Сантандер назначил Обандо военным и гражданским главой Пасто, а Боливар произвёл его в полковники, но в 1827 году Обандо ушёл в отставку с этого поста.

В 1828 году Боливар объявил себя диктатором, и издал новую конституцию, нацеленную на создание централизованного государства. В ответ Обандо вместе с генералом Лопесом подняли восстание в Тимбио. 12 ноября 1828 года их войска захватили Попаян, вынудив Боливара подписать с ними соглашение, в соответствии с которым Обандо стал генералом и был назначен генерал-комендантом департамента Каука.

В 1830 году Боливар ушёл в отставку с поста президента. Политический вакуум привёл в сентябре к перевороту, осуществлённому генералом Урданетой. 10 ноября 1830 года Обандо собрал в Буге Ассамблею, которая призвала к борьбе с диктатурой. В феврале 1831 года объединённые силы Обандо и Лопеса перешли в наступление, и Урданета согласился на мирные переговоры, вернув в конце апреля власть законному президенту.

Вакуум власти привёл к развалу Великой Колумбии, и 15 ноября 1831 года была собрана Конституционная Ассамблея, чтобы создать новую Конституцию для территории, являвшейся Департаментом Кундинамарка в составе бывшей Великой Колумбии. На период написания конституции Ассамблея решила создать временное правительство, и избрала Обандо вице-президентом. В связи с тем, что президента в этот момент не было, то Обандо стал и. о.президента. В качестве и. о.президента Обандо ввёл новую конституцию в действие 29 февраля 1832 года; в соответствии с новой конституцией название страны было изменено на Республика Новая Гранада. Конституционная Ассамблея также избрала президентом Франсиско Сантандера, но так как тот в это время находился в изгнании в Нью-Йорке, то власть осталась в руках Обандо. На первых официальных выборах он вновь баллотировался на пост вице-президента, но избиратели решили, что лучше пусть на этом посту будет гражданский человек, и 10 марта 1832 года Обандо передал полномочия Хосе Игнасио де Маркесу, а сам стал министром обороны.

Конгресс новообразованного государства Эквадор издал декрет об аннексии провинции Каука. В ответ ассамблея Новой Гранады издала Декрет о территориальной целостности, и отправила генерала Лопеса на эквадорский фронт. Лопес сумел защитить провинции Чоко и Попаян, однако Каука и Буэнавентура остались в руках эквадорцев. Маркес был вынужден отправить на юг и Обандо с 1500 солдатами; эти силы сумели занять Попаян и Пасто.

На президентских выборах 1837 года Обандо получил 536 голосов выборщиков, а Маркес — 616. Отсутствие значительного преимущества у победителя вынудило передать вопрос на рассмотрение Конгрессу, где «федералисты», не поддерживающие проболиварианские взгляды Обандо, отдали предпочтение Маркесу.

В 1839 году Конгресс издал закон о ликвидации мелких церковных владений в провинции Пасто, что привело там к народному восстанию. Ведущий частную жизнь Обандо пытался остаться в стороне, и даже уехал в Боготу, но один из арестованных повстанцев — бывший солдат Обандо — дал показания, что именно Обандо отдал в 1830 году приказ об убийстве Сукре, и на основе этих показаний суд Пасто выдал ордер на арест Обандо. Дело явно выглядело политическим (Обандо являлся наиболее популярным кандидатом на следующих президентских выборах), поэтому Обандо вернулся в Пасто и поднял восстание, объявив себя «высшим военачальником в Пасто, главнокомандующим армии восстановления порядка и защитником религии Христа». Его призыв к возврату к ценностям федерализма широко распространился по стране, и вскоре 12 из 20 провинций Новой Гранады контролировались людьми, также взявшими себе титулы «высших начальников», поэтому этот конфликт стал известен как «Война Высших» (исп. guerra de los Supremos). Однако «Высшие» дрались каждый за себя, и поэтому правительство смогло выстоять. С помощью старого врага Обандо — эквадорского президента Флореса — восстание Обандо было подавлено. Лишившись лидера, прочие «Высшие» также были разгромлены один за другим.

Обандо бежал в Перу, где его хорошо принял президент Торрико, но вскоре тот был свергнут Хуаном Франсиско де Видалем, администрация которого решила удовлетворить новогранадский запрос на экстрадикцию Обандо. Тогда Обандо бежал в Чили под защиту президента Мануэля Бульнеса.

1 января 1849 года президент Новой Гранады Москера объявил амнистию для тех, кто обвинялся в политических преступлениях. 13 марта Обандо вернулся в Новую Гранаду. Вскоре президентом страны был избран его старый соратник Лопес, который назначил Обандо губернатором провинции Картахена-де-Индиас. Год спустя Обандо вернулся в столицу, и был избран в Палату представителей от провинции Богота.

Перед президентскими выборами 1853 года Колумбийская либеральная партия раскололась на три фракции, одна из которых выдвинула Обандо своим кандидатом в президенты. Колумбийская консервативная партия не стала выставлять на этих выборах своего кандидата, и Обандо победил, набрав 1.548 голосов. Став президентом, Обандо первым делом ввёл в действие новую Конституцию (разработанную ещё в 1851 году), которая была революционной для Латинской Америки — она отменяла рабство, вводила прямые выборы всех уровней власти, объявляла свободу совести, отделяла церковь от государства и т. п.

Тем временем страна оказалась расколотой ещё и по экономическому признаку: промышленники требовали подъёма импортных тарифов, чтобы стимулировать внутреннее производство, в то время как представители торгового капитала этому препятствовали. Обандо поддержал промышленников, и потерял поддержку преобладавших в столице «торговцев» (в том числе и поддержку внутри собственной партии). 17 апреля 1854 года к президенту Обандо явился командующий армией провинции Кундинамарка генерал Хосе Мария Мело, и призвал его распустить правительство и ввести диктатуру, чтобы навести порядок в стране. Обандо, всю жизнь боровшийся против диктатур, отказался, был смещён со своего поста и отправлен под арест вместе с большинством членов своего кабинета и многими конгрессменами. Вице-президент Хосе де Обальдия, бежавший в Ибаге, возглавил правительство в изгнании. Собравшийся в Ибаге Конгресс 22 сентября 1854 года объявил Обандо импичмент за неспособность предотвратить переворот, и формально отстранил его от власти, признав Обальдию и.о.президента до конца его срока.

В 1860 году Обандо был обвинён в подавлении революции в провинции Каука и казнён.

Ссылки

• [wsp.presidencia.gov.co/asiescolombia/presidentes/ng_11.html General José María Obando del Campo]

Отрывок, характеризующий Обандо, Хосе Мария

Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.