Арльский собор (314)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Арльский собор — церковный поместный собор, состоявшийся в Арелате (современном Арле; на юге Римской Галлии) в 314 году.

Этот собор, официально осудивший донатизм как ересь — один из первых соборов в истории ранней церкви.

Первый Арльский собор был созван 314 году по распоряжению императора Константина I Великого, после того как донатистский клир отказался подчиниться решениям Римского собора (313), и первоначально имел цель добиться объединения обеих церквей.

Результат был неблагоприятен для донатистов, которые впоследствии стали врагами римской власти. Арльский собор был первым собором при Константине и предвестником Первого Никейского собора. Аврелий Августин назвал его вселенским собором.

На соборе была подтверждена законность избрания Цецилиана епископом Карфагена, а Донат был отлучен от церкви. Собор разрешил приём донатистов в ортодоксальную церковь без предварительного покаяния. Согласно постановлениям собора, епископы, присоединившиеся к ортодоксальной церкви, сохраняли право на епископские кафедры в своих епархиях.

Также на Арльском соборе было принято двадцать два канона относительно Пасхалии (методики расчёта даты Пасхи), против проживания духовенства далеко от церкви, против участия в гонках и гладиаторских боях, против перекрещения еретиков и были даны ответы на другие вопросы церковной дисциплины и рукоположения духовенства.

Император Константин одобрил все решения Арльского собора. В ответ на апелляцию к нему недовольных представителей донатистов, он приказал задержать их при своём дворе и впредь также направлять к нему из Африки зачинщиков раскола.

Напишите отзыв о статье "Арльский собор (314)"



Литература

Отрывок, характеризующий Арльский собор (314)

Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.