Артамонов, Михаил Петрович

Михаил Петрович Артамонов
Дата рождения:	22 октября 1914(1914-10-22)
Место рождения:	Стерлитамак, Стерлитамакский уезд, Уфимская губерния, Российская империя
Гражданство:	СССР СССР
Дата смерти:	2 февраля 1966(1966-02-02) (51 год)
Место смерти:	Магнитогорск, Челябинская область, РСФСР, Советский Союз
Награды и премии:

Михаил Петрович Артамонов (род. 22 октября 1914 года, Стерлитамак, Стерлитамакский уезд, Уфимская губерния, Российская империя — 2 февраля 1966 года, Магнитогорск, Челябинская область, РСФСР, Советский Союз) — советский рабочий-металлург, старший мастер мартеновского цеха № 2 Магнитогорского металлургического комбината. Герой Социалистического Труда (1958).

Биография

Михаил Артамонов родился 22 октября 1914 года в крестьянской семье в городе Стерлитамаке Уфимской губернии (ныне Республика Башкортостан Российской Федерации).

В 1933 году приехал в Магнитогорск, устроился работать на Магнитогорский металлургический комбинат, работал грузчиком и слесарем, затем устроился на мартеновское производство, сначала был разнорабочим, затем заправщиком мартеновских печей. Был третьим, вторым и первым подручным сталевара, а с 1938 года работал сталеваром.

После начала Великой Отечественной войны перед Магнитогорским комбинатом была поставлена задача освоить выпуск броневых марок стали, однако, мартеновские печи не были приспособлены для варки подобных марок стали. В условиях военного времени и острой необходимости броневой стали инженерно-технические кадры ММК решили не заниматься переустройством печей, а изменить технологию плавки. Данное решение оправдало себя, и уже в скором времени предприятие освоило необычные для себя марки стали, а сталевар Михаил Петрович Артамонов стал одним из первых сталеваров получивших успешные плавки броневой стали.

Позже был переведён в мастера, а затем стал старшим мастером. В подчинении Михаила Артамонова находились печи № 1, № 2, № 3 и № 4 второго мартеновского цеха ММК (по состоянию на 1962 год).

Проявил себя как активный новатор производства, внед­рил набивку сталевыпусного отверстия хромобетоном и осуществил новый способ наварки подин. Кроме того, активно участвовал в процессе скоростных плавок стали, то есть увеличении количества выпущенного металла без потери в качестве.

В 1962 году письмо Артамонова об успехах печи № 4 мартеновского цеха № 2 Магнитогорского металлургического комбината было опубликовано в газете «Заря на коммунизма» болгарского города Ловеч. Написал множество статей и заметок о мартеновском цехе № 2 ММК, будучи рабочим корреспондентом газеты «Магнитогорский металл», за что награждался денежной премией.

В 1962 году, вместе с директором комбината Феодосием Вороновым и рядом других видных металлургов, был выдвинут на соискание ленинской премий в области науки и техники за успехи в рационализации и изобретательстве.

Михаил Петрович Артамонов подготовил много квалифицированных рабочих, в их числе Герой Социалистического Труда Иван Андреевич Дмитриев. Ученики вспоминали о нём с глубоким уважением, так как Михаил Петрович очень внимательно относился к ним. Жил в многоквартирном доме на правом берегу Урала, активно занимался благоустройством территории своего квартала.

Михаил Петрович был женат на Елене Моисеевне Артамоновой (1918—1980), в браке родились дочери Любовь и Лидия, сыновья Виктор и Анатолий.

Михаил Петрович Артамонов умер 2 февраля 1966 года, похоронен на Правобережном кладбище города Магнитогорска.

Награды и звания

• Герой Социалистического Труда (Указ Президиума Верховного Совета СССР 19 июля 1958 года, орден Ленина и медаль «Серп и Молот») — за выдающиеся успехи, достигнутые в деле развития чёрной металлургии
• орден Ленина (1952)
• орден Трудового Красного Знамени
• медаль «За трудовую доблесть» (1949)
• Почётный металлург СССР (1949)

Публикации

• Михаил Артамонов [magmetall.ru/pdf/1950-06-22.pdf За первенство в соревновании] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1950. — Вып. 75. — С. 2.
• Михаил Артамонов [magmetall.ru/pdf/1960-12-09_01.pdf Нельзя работать нормально] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1960. — Вып. 145. — С. 1.
• Михаил Артамонов [magmetall.ru/pdf/1962-08-29.pdf Ни машины ни труб] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1962. — Вып. 102. — С. 3.
• Михаил Артамонов [magmetall.ru/pdf/1962-09-23_02.pdf Когда на помощь пришел товарищ] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1962. — Вып. 113. — С. 2.
• Михаил Артамонов [magmetall.ru/pdf/1962-10-24.pdf Четвёртая наш маяк!] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1962. — Вып. 126. — С. 1.
• Михаил Артамонов [magmetall.ru/pdf/1963-06-30_03.pdf Новые задания будут выполнены] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1963. — Вып. 76. — С. 3.

Литература

• Группа товарищей [magmetall.ru/pdf/1966-02-04_04.pdf Михаил Петрович Артамонов (некролог)] // Магнитогорский металл. — Магнитогорск, 1966. — Вып. 15. — С. 4.

Отрывок, характеризующий Артамонов, Михаил Петрович

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал: