Багир-хан
| Багир-хан | |
| азерб. Bağır xan, باقرخان, перс. باقرخان | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Багир-хан (перс. باقرخان, азерб. Bağır xan) — один из ключевых деятелей Конституционной революции в Иране 1905-1911 гг., народный герой Ирана. Получил прозвище Салар-е Мелли (перс. سالار ملی, т.е. Полководец народа[1].
Содержание
Биография
Багир-хан родился в 1870-х гг. в Тебризе в семье Хаджи Реза[2], по национальности азербайджанец. До революции 1905—1911 также работал каменщиком. В 1908 принял участие в тебризском восстании под руководством Саттар-хана против сил Мухаммед Али-шаха. За выдающиеся заслуги в обороне Тебриза тебризский энджомен присвоил Багир-хану титул Салар-е-Мелли («Полководец народа»). Победа восстания в Тебризе сыграла свою роль в иранской революции и низложении шахиншаха[3]. В апреле 1909, после ряда провокаций со стороны английской и российской миссий из Джульфы в направлении Тебриза выступили российские войска.
После занятия Тебриза русскими войсками Багир-хан вместе с Саттар-ханом отправились в Тегеран, где были удостоены торжественных почестей.
В октябре 1916 года Багир-хан погиб в схватке с отрядом курдов районе Касри-Ширин.
См. также
Напишите отзыв о статье "Багир-хан"
Примечания
- ↑ История Ирана / Отв. ред. М.С. Иванов. — Изд-во МГУ, 1977. — С. 281.
- ↑ [www.iranicaonline.org/articles/baqer-khan-salar-melli BĀQER KHAN SĀLĀR-E MELLI]. Encyclopædia Iranica. [www.webcitation.org/6FeNJ6F0o Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
- ↑ Niya Samad Sardari. Mashahere Azerbaijan (Volume Two). — Daniel Publishing, 1998. — P. 26–30. — ISBN 9-6490-2860-9.
Литература
- Samad Sardarnia: Mashahir-e-Azerbaidschan (Berühmte Persönlichkeiten Azerbaidschans), Band 2, o.J., S. 26.
Отрывок, характеризующий Багир-хан
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
