Бакстон, Джедедайя
| Джедедайя Бакстон |
Джедедайя Бакстон (20 марта 1707 — 1772) — английский гражданин, оставшийся в истории благодаря своим необыкновенным способностям феноменального счётчика — умением без особых усилий и за очень быстрый срок проводить в уме различные действия со сложными числами.
Биография
Джедедайя Бакстон родился 20 марта 1707 года в Элмтоне, недалеко от Болсовера, в Дербишире. Хотя его отец был школьным учителем в приходе, а приёмный дед — викарием этого прихода, к его образованию родственники относились настолько пренебрежительно, что он не умел писать, а его знания, за исключением чисел, были крайне ограниченными; Бакстон не сделал в своей жизни никакой карьеры и на всём её протяжении работал простым батраком.
Доподлинно неизвестно, как именно он узнал о числах, их взаимосвязи и тех действиях, которые можно с ними производить, но, как только это произошло, это стало единственным, что занимало его в жизни: рассказывали, что он практически не замечал объекты вокруг себя, а если замечал, то обращал внимание только на их количество. Самым выдающимся его достижением считается измерение площади земель Элмтона (несколько тысяч акров), которое он совершил, просто шагая по ней, сумев посчитать не только акры и роды, но даже квадратные дюймы, сведя потом свои вычисления в одно число. По сообщениям, его память была настолько велика, что он мог бросить решение какой-либо арифметической операции и вернуться к нему спустя несколько недель или даже месяцев, всё это время прекрасно помня числа. Сообщается, что он мог возвести число в 139-ую степень и придумывал собственные названия для больших чисел, которые в его время нигде не использовались. При этом его одержимость числами препятствовала получению им каких бы то ни было иных знаний.
В 1754 году он был привезён в Лондон, где его умственные способности были успешно проверены учёными из Лондонского королевского общества. Тогда же его взяли в театр на постановку пьесы Шекспира «Ричард III», однако весь его ум во время представления был занят подсчётом фраз, произнесённых Дэвидом Гарриком; кроме того, он принялся считать шаги танцоров и говорил, что бесчисленные звуки музыкальных инструментов вводят его в сильное недоумение.
Он умер в 1772 году. Его портрет имеется в Нью-Йоркской библиотеке[1][2], а в 2011 году в Элмтоне в его честь была установлена памятная доска[3].
Напишите отзыв о статье "Бакстон, Джедедайя"
Примечания
- ↑ [www.npg.org.uk/live/search/person.asp?LinkID=mp53355 New York Public Library collection]
- ↑ [digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearchresult.cfm?parent_id=461863&word Gallery collection]
- ↑ [www.derbyshire.gov.uk/leisure/blue_plaques/first_six/jedidiah_buxton/default.asp Jedidiah Buxton: Leisure and culture - Derbyshire County Council]
Литература
- Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.
Отрывок, характеризующий Бакстон, Джедедайя
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
