Бахметева, Софья Петровна
| Софья Петровна Бахметева |
Сóфья Петрóвна Бахмéтева, в браке Хитровó (1848, село Смольково, Саранский уезд, Пензенская губерния — 1910, Териоки, Выборгская губерния, Великое княжество Финляндское) — приёмная дочь графа А. К. Толстого, супруга дипломата и поэта Михаила Хитровo, хозяйка петербургского салона. Возлюбленная и муза мыслителя Владимира Соловьёва.
Биография
У её матери, Софьи Андреевны Бахметевой, был роман с князем Григорием Николаевичем Вяземским, окончившийся беременностью. Князь отказался жениться и был вызван на дуэль. Вследствие дуэли, состоявшейся в 1847 году в Петровском-Разумовском, брат Софьи, Юрий погиб[1]. 29 февраля 1848 году, вне брака, появилась на свет Софья[2], которую, во избежание скандала, оформили как племянницу, — дочь брата Петра.
Софья провела свои детские годы в селе Смальково, в имении дяди, Петра Андреевича Бахметева. В 1857 году, вследствие продажи имения, переехала с матерью в Санкт-Петербург. В 60-е годы она была активной участницей литературных салонов, светских мероприятий. За монгольские черты лица в обществе Софью Петровну называли Туранской Евой и Степной Мадонной. По отзывам современника, она была очень интересной особой[3]:
|
Что-то загадочное, что-то невысказанное читалось охотно, но никогда не дочитывалось в её умных чертах. Она не раскрывалась вполне никогда, как не делает этого цветок лотоса при солнечном свете. Впрочем, сфинкс сидит в любой женщине, пока она не замужем. | 
|
В 1863 году мать Бахметевой сочеталась браком с А. К. Толстым и старалась подыскать выгодную партию для своей дочери. В 1868 году мужем Софьи Петровны стал её двоюродный брат[4], Михаил Александрович Хитрово, дипломат и поэт. После свадьбы она жила с мужем в Константинополе, но перед самой войной вернулась в Петербург.
Разойдясь фактически с мужем, поселилась в доме матери. Обе они среди петербургского света были «большие охотницы до философии, много читали и даже ходили для этого в Публичную библиотеку» [5]. Поддерживала знакомство со многими деятелями литературы и искусства — Фетом[6], Соловьёвым, Страховым, Ухтомским и другими.
В 1877 году Софья Петровна познакомилась с 24-летним Владимиром Сергеевичем Соловьевым, знаменитым религиозным философом, поэтом, публицистом. Свою любовь к ней Соловьев пронес через всю жизнь. Одно время Софья Петровна считалась его невестой. Но их брак так и не состоялся. Они расставались и вновь сходились. В 1896 году, после смерти М. А. Хитрово, Соловьев вновь сделал предложение Софье Петровне, но она отказала, так как готовилась стать бабушкой.
Софья Петровна активно занималась благотворительной деятельностью. Владела имением Никольское-Урюпино под Звенигородом и 1030 десятин земли в Шлиссельбургском уезде. Умерла [www.fedordostoevsky.ru/around/Khitrovo_S_P/ 22 сентября 1910 года] в Териоки.
В браке родила детей:
- Елизавета (1870—после 1918), фрейлина, замужем за Георгием Александровичем Мухановым (1870—1933).
- Андрей (1872—1900), лейтенант гвардейского экипажа, женат на княжне Елене Николаевне Голицыной (1867—1943).
- Григорий (1875—1916), выпускник Пажеского корпуса, коллежский советник.
- Мария (1877—1956), в первом браке за Никитским, во втором — за Евгением Николаевичем Грушецким.
Напишите отзыв о статье "Бахметева, Софья Петровна"
Примечания
- ↑ Стафеев Г. И. Сердце полно вдохновенья: Жизнь и творчество А. К. Толстого. — Тула, 1973.
- ↑ [ru.rodovid.org/wk/Запись:210518 Бахметьева, Софья Петровна]
- ↑ К. Ф. Головин. Мои воспоминания. Том 1.— СПб., 1908. — С. 220.
- ↑ [ru.rodovid.org/wk/%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C:210514 Ближайшие предки и потомки его матери Вяземской Е. Н.]
- ↑ Из [feb-web.ru/feb/tolstoy/texts/selectpe/ts6/ts62324-.htm письма Н. Н. Страхова — Л. Н. Толстому 4-5 апреля 1877 года]
- ↑ [dlib.eastview.com/browse/doc/7640595?enc=deu С. А. Толстая, С. П. Хитрово и Фет: К истории отношений]
Отрывок, характеризующий Бахметева, Софья Петровна
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
