Боде, Наталья Фёдоровна (1790)

Наталья Фёдоровна Боде
Имя при рождении:	Колычёва
Дата рождения:	7 июня 1790(1790-06-07)
Место рождения:	Ряжск
Дата смерти:	21 апреля 1860(1860-04-21) (69 лет)
Место смерти:	Москва
Награды и премии:

Баронесса Наталья Фёдоровна Боде (урождённая Колычёва; 7 июня 1790 — 21 апреля 1860) — последняя представительница древнего боярского рода, жена обер-гофмейстера барона Л. К. Боде; кавалерственная дама ордена Святой Екатерины.

Биография

Дочь капитана в отставке Фёдора Петровича Колычёва (1746—1790) от брака его с Анной Никитичной Локисовой (1769—1841). Детские годы свои провела в г. Ряжске в доме матери, овдовевшей вскоре после рождения дочери. Позднее жила у тетки своей Марии Петровне Колычевой в Москве.

В 1812 году после гибели брата Фёдора (1791—1812), убитого в сражении при Полоцке, унаследовала его имения, перешедшие к нему после смерти С. А. и С. С. Колычёвых. В январе 1815 года в Петербурге вышла замуж за однополчанина брата, полковника барона Льва Карловича Боде (1787—1859). Принесла мужу в приданое хорошее состояние, но дела её были запутаны.

Для поправления дел в 1816 году барон Боде вышел в отставку. Первые годы супруги жили в Москве и в Петербурге, затем безвыездно четыре года в имении Колычево Балашовского уезда Саратовской губернии. С 1830 года они обосновались в Москве в доме на Мясницкой. С назначением в 1834 году Льва Карловича советником Дворцового управления, Наталья Фёдоровна с детьми переехала в Кремль, где и жила более двадцати лет. Лето же семья проводили в Подольском уезде в селе Покровском-Мещерском.

В московский период жизни барон Боде сделал чрезвычайно быструю и успешную карьеру, имел придворные звания камергера и обер-гофмейстера; жена же его 22 августа 1851 года была пожалована в кавалерственные дамы ордена Св. Екатерины (малого креста). По воспоминаниям С. М. Загоскина:

Барон и жена его Наталья Фёдоровна и все их семейство, пользовались в Москве полным уважением не только всех лиц, близко их знавших, но и всего высшего общества и, несмотря на свою иностранную фамилию, могли по справедливости называться настоящими русскими «барами».

По словам современника, от природы горячая и властная, баронесса Боде «сумела переделать себя, и сама, только по чувству долга, всецело подчинилась воле мужа». При это каждый из них остался верным своим убеждениям: Лев Карлович, исповедовал лютеранство, Наталья Фёдоровна — православие, что не помешало им прожить вместе сорок пять лет в полном согласии. Отличаясь глубокой религиозностью, она воспитывала детей в строго православном духе, её собственная библиотека состояла из духовно-нравственных книг на французском языке.

Высокого роста, прямая и сухая, с большим носом и сжатыми губами, очень благообразная, под старость баронесса Боде сделалась еще богомольнее и ежедневно посещала службу в домовой церкви в селе Мещерском. В этом селе 21 апреля 1860 года она умерла от апоплексического удара, приготовившись к поминкам по барону Льву Карловичу, умершему ровно год назад. К поминкам должны были съехаться все члены её семьи, но не застали её в живых, так что обед, её заказанный был подан в день её погребения.

Похоронена была рядом с мужем в селе Мещерском в склепе у церкви; в 1867 году, по случаю продажи имения, прах их был перевезен в село Лукино Звенигородского уезда Московской губернии и положен в усыпальнице под церковью Св. Филиппа, соединяющейся переходом со старым, в русском стиле, домом Колычевской усадьбы.

Семья

В браке имела двух сыновей и шесть дочерей (ещё трое детей, Александр, Дмитрий и Софья, умерли в младенчестве):

• Анна Львовна (1815—1897), фрейлина императрицы Александры Фёдоровны, была ею очень любима, в 1854 году вышла замуж за князя А. И. Долгорукова. Сохранились её дневники, рисующие чрезвычайно экзальтированную девушку, со всей непосредственностью описывающую свои влюбленности. Среди её героев был принц Хозрев-Мирза, модный московский врач А. Е. Берс и князь В. А. Меншиков.
• Наталья Львовна (1817—1843), фрейлина, умерла от простуды, полученной на балу, похоронена в Новоспасском монастыре в Москве.
• Мария Львовна (1818—1864), фрейлина, в сравнение с сестрами была некрасива (мала ростом и с большой головой), жила при родителях, после их смерти, в 1862 году приняла постриг в Вознесенском монастыре под именем Паисии. Похоронена в Новоспасском монастыре в Москве.
• Екатерина Львовна (1819—1867), фрейлина, «славилась своею красотою, необыкновенной прелестью и изящной ловкостью в танцах, особенно в вальсе». С 1843 года замужем за Павлом Александровичем Олсуфьевым (1819—1844), умер от чахотки. Вторым браком (с 1850) за князем Александром Сергеевичем Вяземским (1806—1867), братом В. С. Ершовой.
• Лев Львович (1820—1855), майор и камер-юнкер, умер от тифа. В 1842 году с разрешения митрополита Филарета женился на троюродной сестре Анне Ивановне Колычевой (1824—1867). После смерти мужа поселилась с детьми около Нового Иерусалима, часто ездила на богомолье по святым местам. В своем имение в Землянском уезде устроила монастырь, где жила в последние годы жизни, там умерла и похоронена. Была в тайном постриги под именем Марии. Их сыновья: Яков, Фёдор и Николай; дочери — Ольга (1843—1865; пострижена под именем Олимпиады) и Анастасия (1852—1876; в замужестве за А. И. Хрущовым).
• Михаил Львович (1824—1888), обер-гофмейстер, с 1875 года унаследовал фамилию Колычева и именовался Боде-Колычев.
• Елена Львовна (1826—1862), фрейлина, замужем за Андреем Ильичом Баратынским (1813—1890), их сын Лев.
• Александра Львовна (1828— ?), фрейлина, замужем за князем Николаем Андреевичем Оболенский (1822—1867).

Литература

• М. Л. Боде-Колычев. Боярский род Колычевых. — М.: Синодальная типография, 1886. — 505 с.
• Русские портреты XVIII—XIX столетий. Издание вел. кн. Николая Михайловича. — СПб., 1906. Т. 2. Вып. 3. № 82.

Отрывок, характеризующий Боде, Наталья Фёдоровна (1790)

Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.