Краузер, Босли
| Босли Краузер | |
| Bosley Crowther | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Дата смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
Босли Краузер (англ. Bosley Crowther; 13 июля 1905 — 7 марта 1981) — американский кинокритик, который в послевоенные годы (до 1968) руководил киноразделом влиятельнейшей газеты The New York Times.
Ранние годы
Родился в городе Лютервилл штата Мэриленд, затем семья переехала в город Уинстон-Сейлем штата Северная Каролина, где юный Босли участвовал в издании местной газеты The Evening Star.
Затем семья переехала в город Вашингтон, где Босли в 1922 году окончил Western High School. После двух лет в подготовки в Woodberry Forest School в городе Орандж штата Виржиния он поступил в Принстонский университет, где изучал историю. В студенческие годы он был редактором The Daily Princetonian. В 1928 году выиграл в национальном конкурсе сочинений, организованном New York Times, получив в качестве приза летний тур по Европе стоимостью 500 долларов.
Ему предложили работу репортера в нью-йоркской газете с зарплатой 30 долларов в неделю, от которой он отказался, надеясь найти работу в небольшой газете в южных штатах. Однако зарплату, которую предлагали такие газеты, была мизерной. Поэтому он, наконец, согласился работать репортером в New York Times, где в 1933 году был приглашен в отдел драмы. В течение пяти лет он писал обзоры бродвейских постановок. Здесь он познакомился с Флоренс Маркс, на которой женился 20 января 1933 года.
Авторитет
С начала 1940-х по конец 1960-х Кроутер руководил киноразделом New York Times. Его авторитет был настолько велик, что безапелляционно резкие, эмоциональные суждения критика не раз становились залогом коммерческого успеха или провала фильма.[1] Критик был известен своей нелюбовью к японскому кино. Он ругал «Трон в крови» (1957), а «Годзиллу» (1954) назвал убожеством. В то же время он восторгался итальянскими неореалистами (Р. Росселлини, Ф. Феллини, В. де Сика) и Ингмаром Бергманом, способствуя росту их популярности в США.
В 1960-е гг. взгляды Кроутера считались такими старомодными, что по воспоминаниям Дж. Розенбаума, среди «продвинутой» молодёжи было хорошим тоном поднимать его на смех[1]. Он признавал художественными неудачами такие вехи модернистского кино, как «Приключение» и «Психо»; одновременно восхвалял провалившийся пеплум «Клеопатра». Отрицательная рецензия Кроутера на фильм «Бонни и Клайд» (1967) вызвала панику у продюсеров, опасавшихся, что никто после этого не пойдет его смотреть. С началом эры Нового Голливуда, в 1968 году, Кроутер вышел на пенсию.
Напишите отзыв о статье "Краузер, Босли"
Примечания
Отрывок, характеризующий Краузер, Босли
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
