Браун, Яков Вениаминович

Яков Вениаминович Браун
Место рождения:	Елисаветград
Место смерти:	Куйбышев

Я́ков Вениами́нович Бра́ун (Израиль Беньяминович Броун; 20 марта 1889, Елисаветград — 21 декабря 1937, Куйбышев) — писатель, литературный и театральный критик, журналист, член Центрального Бюро Партии Левых эсеров. Расстрелян, реабилитирован.

Биография

Родился на Украине. Еврей. Учёбе на юридическом факультете в Австрии помешала Первая мировая война. Н. Н. Соболевская, современный биограф Брауна, пишет о нём, как о «человеке ренессансного склада»:

Фигура совершенно фантасмагорическая <…>: почти профессиональный музыкант, шахматист (самый высокий разряд по тем временам), страстный театрал, <…>, беллетрист <…>. К тому же блестящий литературный критик.

Политическая деятельность

В 1909—1914 гг. участ­ник молодёжных эсеровско-народнических кружков. С 1917 г. член партии эсе­ров. Первоначально стоял на центристских позициях, с 1919 г. левый эсер, редактор партийных изданий. Член Центрального бюро ПЛСР. С 1922 г. член Центрального бюро «Объединения Партии левых эсеров и Союза эсеров-максималистов».

Аресты

В марте 1921 г. арестован и около года провел в лагере.

Летом 1923 г. арестован за выступление на вечере в Политехническом музее, посвя­щенном П. Л. Лаврову. В январе 1924 переведен в Суздальский политизолятор, в том же году провел 15-дневную голодовку. С марта 1925 находился в Ярославском политизоляторе. По другим сведениям отбыл трехлетний срок заключения в Ярославском политизоляторе. В мае 1926 жил в ссылке в Костроме(?), затем в 1926—1929 — в Усть-Сысольске. После освобождения вернулся в Моск­ву.

14 февраля 1933 г. арестован по одному делу вместе с Е. Е. Колосовым, редактором сочинений Н. К. Михайловского и храни­телем его архива, в июне того же года постановлением ОСО при ОГПУ приговорён к трем годам ссылки в Самару. Работал в ссылке завлитом Драматического театра, преподавал литературу красноармейцам в Учебном комбинате 106 артиллерийского полка.

Арестован 9 февраля 1937. Осуждён тройкой при Управлении НКВД по Куйбышевской области 7 декабря 1937. Обвинен по ст. 58-10 и 58-11 УК РСФСР, приговорён к расстрелу. Расстрелян 21 декабря 1937 в Куйбышеве. Реабилитирован Военным трибуналом Приволжского военного округа в ноябре 1956.

Литератор

Заочно был принят во Всероссийский союз писателей (1926), членский билет № 36, подпись на билете В. В. Вересаева. 8 января 1927 жена Фанни Григорьевна выслала ему при помощи Е. П. Пешковой его рукописи и бумаги. После освобождения в 1929 году вернулся в Москву, написал ряд художественных произведений.

Автор повестей «Гамбит дьявола» (написан 1928 г. в ссылке), «Шахматы», «Самосуд», «Старики».

Автор первой в стране монографии об Андрее Белом (написана в ссылке), первой статьи о романе «Мы» Е. Замятина, которую сам Замятин считал лучшей.

Московский журнал «Театр и музыка» специально для Брауна открыл рубрику «Театр и литература». Планировал написать книгу о творчестве Замятина.

Статьи в журнал «Сибирские огни» (редактор В. Правдухин) отправлял из политизолятора. Вёл переговоры с издательством «Никитинские субботники» об издании 4-х томного собрания сочинений.

При аресте в 1937 г. изъяты рукописи «Есенин и Маяковский», «Современное женское творчество» (с главами о Цветаевой, Ахматовой, С. Парнок, Крандиевской) и другие. Все они, по-видимому, уничтожены по окончании следствия.

Семья

• 1-я жена — А. С. Браун-Бройдо.
• 2-я жена — Фанни Григорьевна Браун (урождённая Блюмкина) (1890 — не ранее 1951)..
• Дочь — Светла Яковлевна Рязанова, учитель литературы в школе № 29, г. Куйбышев

Произведения

• Деревни последние песни // Московский понедельник (газета), 1922, 7 августа (о книгах С. Есенина, Н. Клюева и П. Орешина).
• Браун Як. Взыскующий человека: (Творчество Евгения Замятина) // Сибирские огни. 1923. № 5 — 6. Сент. — окт. С. 225—240.
• Я. Браун. Без пафоса — без формы // Новая Россия, 1926, № 1, стр. 85, 86.

Отрывок, характеризующий Браун, Яков Вениаминович

– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.